Книга Лежачий полицейский - Юлия Лемеш

Когда-то мама была его руководителем. Смешно, право. Папа ни в жисть бы карьеру себе не сделал, если б не ее поддержка. Я думаю, он не хочет забывать о том, что был в ее подчинении.

А сейчас он снимет носки, бросит на пол, пошевелит голыми пальцами для озонирования воздуха. И приступит к главному.

– А вчера я пришел поздно, потому что у нас было заседание… – Большие пальцы на ногах забавно скрючиваются, выражая напряженную работу мысли.

Жаль, папа не в состоянии придумать, на каком именно заседании он сумел пригодиться фирме, да и «поздно» слабо сказано. Он на рассвете приковылял. Попахивая не только спиртным, но и резкими, почти мужскими духами. Может, его на голубизну пробило? Интересно, но спрашивать воздержусь.

Мама, как всегда, придерживалась обета смирения. Она молчала. Монолог папу не устраивал. Его все больше тянуло на скандал. Ему было плевать, что я сидела и слушала. Внимала внимательно.

Посуда сверкала, как латы римской армии накануне битвы. Мама медленно вытерла руки об оранжевое вафельное полотенце. Устало улыбнулась мне. Сняла застиранный до неопределенного голубоватого цвета передник. Аккуратно повесила его на крючок. Довольно изящно наклонившись, двумя пальцами подобрала белые вывернутые наизнанку мужнины носки, собираясь отнести их в ванную. Почти одновременно с этим миролюбивым действием раздался истошный визг дверного звонка. Вынуждая меня покинуть поле боя, чтоб выяснить, кого принесла нелегкая.

Глава 3

Судорожно штампанув мою щеку пахучей вишневой помадой, в квартиру тайфуном врывается моя единственная бабушка. В багровой короткополой шляпке с пестрым залихватским пером. Экспроприированным не иначе как из мужской фазаньей жопки.

Папина мама вся сегодня багровая, как свекла без шубы.

– Можешь ничего не говорить. Бедный мой мальчик. Страдалец! Как вообще можно жить в таком третьесортном районе?

Как выглядит четвертый сорт, я примерно предполагаю. Недавно меня черти занесли в поселение. Близ железнодорожной платформы. У самого исторического центра. Судя по названию, там в ветхозаветные времена ваяли фарфор. Отваялись. Теперь при виде домов, вопиющих о сносе, остается изумляться, почему у жителей такой оживленный и предприимчивый вид. Словно происки в поисках пропитания не оставляют времени ткнуться носом в очевидную четверосортность. А какие там коты! Чудо, а не коты. Самые котастые коты в мире.

– Не понимаю, как культурный человек из интеллигентной семьи с достойными предками может вынести окружение низкопробного плебса. – Бабушка решительно не желает согласиться с тем фактом, что плебс и есть народ.

Я живу тут с рождения и никак не могу согласиться с ее нападками. Хороший район. Если нет пробок и не перекрыт железнодорожный переезд, то от нас всего полчаса до центра Питера на машине. А также до Пушкина и Павловска. Правда, в отличие от них, у нас нет ни одной приличной достопримечательности.

Бабушка тем временем неуклонно повторяет мамины передвижения. Она прилипла к ней пиявкой и гоняет ее в разных направлениях. Подталкивая в спину могучим бюстом.

– А не тебя ли я на днях видела на Невском? Сынок! Твоя супруга шляется по утрам по Невскому с каким-то старым навороченным грибом!

У папы заметно отвисает челюсть. Он много чего предполагает о своей супруге, но настолько чудовищное разоблачение приводит его в замешательство.

Я гляжу на папу и, обуянная музой стихотворчества, громко декламирую: «По Африке сова бежала, морозной ночью, задравши челюсть…» Сравниваю картинку с реальностью и продолжаю: «Под деревом змея лежала и жрать хотела, какая прелесть». Папина челюсть захлопывается как капкан. Он взвизгивает, прикусив язык.

– А во что она была одета? – придя в себя, уточняет папа.

– Кто, сова? – радуюсь я первому поклоннику моего таланта.

– Не тебя спрашивают, – зло кидает несостоявшийся поклонник, уставившись на маму.

– Ну во что, во что… – задумчиво бормочет бабушка. – В кожаный облегающий пиджак, брюки такие укороченные, модные, в общем, и сумка такая – супер. Мне самой такая бы не помешала.

Папа с явным облегчением смеется. Я мрачнею. Что, спрашивается, смешного в том, что у мамы нет никакой модной одежды? Теперь мне немного жаль, что и старого гриба нет тоже. Если бы мама завела роман, я бы не обиделась. На мой взгляд, она вполне может понравиться культурному пожилому дяде. Я тут же продолжаю мечтать про внезапную кучу денег. После трат на себя можно было бы приодеть маму по последней моде. А потом найти пару отморозков и кастрировать папулечку. И заодно укоротить ему язык. Интересно, почем нынче такие услуги? Надо будет в Интернете пошарить.

– Сыночек! Ты мне не веришь? Досмеешься! Как рога потолок задевать станут – вспомнишь мои слова. Женщину не обманешь. Она это была! Только причесана иначе. В вашем захолустье можно и так шлындать. На халат пальто накинут – и ну на рынок.

Тут она попала в точку. Я встречала таких, у кого пальто не халат, а ночнушку прикрывает. Только не мама. Она как мальчишка одевается. Донашивая мои брюки.

– Жаль, я на мобильник ее заснять не успела. И какого черта ты застрял в этом болоте? – продолжает жужжать заезженная пластинка.

Скрестив ноги, я опустилась на чистейший дощатый пол. Сижу как турок, привалившись к стенке. Только кальяна не хватает. Раз я не могу внести исправлений в сценарий бабушкиного спектакля, то почему бы не развлечься разглядыванием изъянов на краске досок. Глядя на пол, вспоминаю, что давно не рисовала. Становится грустно.

Выкатив глаза, бабушка с пеной у рта продолжает доказывать мамину коварную двуличность. Виновница небывалой агрессии свекрови стоит у окна. Провожая взглядом вереницу медленно ползущих машин, которые попеременно сигналят, одурев от черепашьей скорости.

– Ее я видела! Меня не проведешь! Глаза-то разуй – не может у женщины задарма быть такой ухоженной кожи! А стрижка? Говоришь, сама стрижется? Ага, так я и поверила. Где сумку такую оторвала, стерва?

– Мама, перестаньте, наконец, орать. Сами подумайте, на какие шиши она сумки покупать будет? Кроме того, зачем ей вторая сумка, у нее уже есть одна. А стрижется она сама, я собственными глазами видел.

Рисунок потертостей на облезлых досках навел меня на мысли о картах. А мысли о географии плавно перетекли в обдумывание защитной речи в оправдание родного района. У нас есть река. И остров. С дурацким названием Чухонка. После жаркого летнего дня он так и выглядит – зачуханным до противного. Неряхи мы. Национальная черта такая.

Кроме острова на реке сто лет назад была пристань для паломников, где мы с мальчишками в воде монетки старинные собирали. Говорят, к пристани приставали пароходики с паломниками, навещающими собор. От которого стараниями властей не осталось ничего.

Еще на реке прямо с плота устраивают салют, и он стократ отражается в ночной воде под дружный рев восторженной пьяной публики. На Новый год дармового салюта теперь не делают. Считают, и так обойдемся. А еще у нас вместо изысканных развлечений есть много деревьев и относительное спокойствие. Которого тут хоть отбавляй. Особенно летом. Когда почти все жители испаряются с первыми лучами солнца в сторону огородов.