Книга Век Людовика XIV - Уильям Джеймс Дюрант

и назначил герцога членом Регентского совета, который должен был править Францией до совершеннолетия мальчика. 12 августа на его ноге появились язвы. Они стали гангренозными и зловонными; началась лихорадка, и он лег в постель. 25 августа он написал кодицил к своему завещанию, в котором указал Филиппа д'Орлеана главой Регентского совета с правом решающего голоса при разделе имущества. Двум магистратам, получившим этот документ, он сказал: «Я составил завещание; они — предположительно госпожа де Ментенон, герцог и герцогиня Мэн и их сторонники — настаивали на том, чтобы я его составил; я должен был купить свой покой; но как только я умру, это не будет иметь никакого значения. Я слишком хорошо знаю, что стало с завещанием моего отца». 91 Этому запутанному завещанию суждено было вписать отдельную главу в историю Франции.

Он умер как король. После принятия таинств он обратился к церковникам у своей постели с дополнительной и непрошеной исповедью:

Мне жаль оставлять дела Церкви в их нынешнем состоянии. Я совершенно невежествен в этом вопросе, как вы знаете; и я призываю вас в свидетели, что я не делал в нем ничего, кроме того, что вы хотели, и сделал все, что вы хотели; это вы ответите перед Богом за все, что было сделано. Я обвиняю вас в этом перед Ним, и у меня чистая совесть. Я всего лишь ничего не знающий человек, предоставивший себя вашему руководству. 92

Своим придворным он сказал:

Господа, прошу простить меня за дурной пример, который я вам подал. Я должен искренне поблагодарить вас за то, как вы служили мне, и за верность, которую вы всегда проявляли по отношению ко мне. Я прошу вас проявлять к моему внуку такое же рвение и преданность, какие вы проявляли ко мне. Это ребенок, которому, возможно, придется много страдать. Я надеюсь, что вы все будете работать ради союза, а если кто-то не справится с этой задачей, вы постараетесь вернуть его к исполнению долга. Я понимаю, что позволяю своим чувствам одолеть меня и заставляю вас делать то же самое. Я прошу у вас прощения за все это. Прощайте, господа; надеюсь, что вы будете иногда вспоминать обо мне. 93

Он попросил герцогиню Вентадур привести своего внука, которому уже исполнилось пять лет. Ему (по словам герцогини) он сказал:

Дитя мое, ты станешь великим королем. Не подражай мне в том, что я любил строить или воевать; напротив, старайся быть в мире с соседями. Воздай Богу то, что ты ему должен; признай обязательства, которые ты перед ним имеешь; сделай так, чтобы его почитали твои подданные. Старайтесь утешать свой народ, чего я, к сожалению, не сделал. Мое дорогое дитя, я от всего сердца даю тебе свое благословение. 94

К двум слугам, которых он увидел в слезах: «Что вы плачете? Вы думали, что я бессмертен?» 95 И ободряюще мадам де Ментенон: «Я думала, что умереть будет труднее, чем сейчас. Уверяю вас, это не такое уж страшное дело; оно вовсе не кажется мне трудным». 96 Он попросил ее оставить его, как будто понимая, что после его смерти она будет потерянной душой в сословном дворе. Она удалилась в свою квартиру, разделила мебель между своими слугами и уехала в Сен-Сир, который не покидала до самой смерти (1719).

Король говорил слишком самоуверенно; он пережил долгую ночь агонии, прежде чем умер 1 сентября 1715 года. Из своих семидесяти семи лет он провел на троне семьдесят два — самое долгое правление в истории Европы. Еще до его последнего часа придворные, стремясь занять свои места, покинули его, чтобы отдать дань уважения Филиппу д'Орлеану и герцогу Мэнскому. Некоторые иезуиты собрались вокруг трупа и совершили церемонии, обычные для тех, кто умер в их ордене. 97 Весть о смерти короля была воспринята жителями Парижа как благословенное избавление от слишком долгого правления, слава которого была омрачена несчастьями и поражениями. На похороны, которые 9 сентября доставили в Сен-Дени труп самого знаменитого короля в истории Франции, было потрачено совсем немного пышности. «По пути следования, — писал Вольтер, — я видел небольшие палатки, где люди пили, пели и смеялись». 98 Дюкло, которому тогда было одиннадцать лет, позже вспоминал, что «многие люди были настолько недостойны, что сыпали оскорблениями при виде проезжавшего мимо катафалка». 99

В этот момент парижане с ослепительной ясностью вспомнили его недостатки. Они чувствовали, что его любовь к власти и славе привела Францию на грань гибели. Они возмущались гордыней, которая уничтожила местное самоуправление и сосредоточила всю власть в одной непреклонной воле. Они оплакивали миллионы франков и тысячи жизней, потраченных на благоустройство Версаля, и проклинали пренебрежение, с которым король относился к своей неспокойной столице. Небольшое меньшинство радовалось тому, что преследование янсенистов теперь может прекратиться; значительное большинство по-прежнему приветствовало изгнание гугенотов. Оглядываясь назад, можно было понять, что вторжение в Голландию в 1672 году, вторжение в Германию в 1688 году и поспешный захват заграничных городов в 1701 году были огромными ошибками, поднявшими рой врагов вокруг Франции. Но многие ли французы осудили эти вторжения или сказали хоть слово совести о двойном разорении Пфальца? Народ был виновен не меньше, чем его король, и ставил ему в вину не его преступления, а его поражения. За исключением нескольких священников, он не осуждал его прелюбодеяния, не проявлял энтузиазма по поводу его нравственных реформ, его благочестия или его верности своей морганатической жене. Теперь она забыла, что в течение многих лет он украшал свою власть вежливостью и человечностью; 100 что, пока демон войны не овладел им, он поддерживал Кольбера в развитии французской промышленности и торговли; что он защищал Мольера от фанатиков, а Расина — от клики; что его экстравагантные расходы не только потворствовали его собственной роскоши, но и одарили Францию новым наследием искусства.

Наиболее остро и справедливо народ ощущал огромную цену, которую он заплатил кровью и сокровищами за славу, которая теперь рухнула со смертью короля и опустошением Франции. В стране не было ни одной семьи, которая не потеряла бы сына в войне. Население сократилось настолько, что теперь правительство давало награды родителям десяти детей. Налоги подавляли экономический стимул, война перекрыла торговые пути и закрыла иностранные рынки для французских товаров. Государство