Книга Серые пчелы - Андрей Курков

Можно, конечно, было пойти к Пашке и бинокль попросить, но почему-то интереса теперь у Сергеича к убитому было меньше, чем когда тот поверх снега лежал. Хотя жалость к нему оставалась в душе, и всякий раз, когда он, убитый с серьгой в ухе, случайно в мысли проникал, горько становилось Сергеичу. Горько и больно.

Набродившись под солнцем мартовским, вернулся пчеловод в дом. Подержал дверь входную пару минут открытой, чтобы воздух в доме с воздухом двора смешался. Потом запер ее на крючок и щеколду.

Разделся-разулся, за стол сел. Три открытки, полученные от Виталины, достал и перечитал внимательно. Слов там было всего ничего, так что рассматривал он больше почерк, чем смысл и так понятных поздравлений. Рассматривал с улыбкой и нежностью. Откуда эта нежность взялась – сам удивился. Наверное, от одиночества. И от того, что через три года после начала войны понял он, что жена его бывшая о нем не забывала. Да и от имени дочурки открытки тоже подписывала.

Просмотрел он внимательно каждую буковку на первой, самой старой открытке. Почерк ровненький, округлый, женский. Не то что у него! У него-то каждая буква словно сбежать из строчки пытается. То вниз рванет, то вверх, ну прямо как поле за огородом!

На второй открытке, той, что с днем Советской армии, почерк Виталины чуть другой был, словно в спешке писала она. Буковки приземистые и направо, в ту сторону, куда строка пишется, наклонены. Может, электричества у них не было и писала она при свече?

Третья открытка опять, как и первая, ровным округлым почерком написана. Только что-то ее от первой да и от второй отличало! Присмотрелся Сергеич повнимательнее.

– А-а! – улыбнулся.

Понял, что на первых двух Виталина и за себя, и за дочку подписывалась, а на третьей Анжелика сама свое имя ручкой вывела. И чем больше он на дочкино имя смотрел, тем больше разницу между ее почерком и почерком бывшей жены видел. Но одновременно с разницей видел он и много общего. Буковки «а» маленькие были у жены и дочки, как близнецы. А вот «е» отличались!

Хмыкнул Сергеич, странно радуясь своему открытию.

«Это что ж получается? – подумал. – Получается, что родственники не только физиономиями, носами и глазами друг на друга походят, но и буквами?!»

Приставил он открытки к баночке-подсвечнику. Только не картинками наружу, а поздравлениями. Пообедал, то и дело на открытки посматривая. А потом решил, что надо ему Виталине тоже открытку написать! Ведь на днях красный день календаря – Восьмое марта! Как раз и поздравит он ее, даст понять, что не пропал, что жив.

Вытащил из серванта сумку с документами, что в самом низу, под фотоальбомами и шкатулкой хранилась. Там, среди документов, и грамоты его за победы в соревнованиях по труду, и письма всякие с открытками. Чистые открытки он там тоже когда-то видел!

Вывалил все на стол, перелистал бумаги и документы, но ни одной подходящей почтовой карточки не нашел.

Посмотрел на пол у серванта, на два фотоальбома с семейными снимками. Взял один, раскрыл. Виталину беременную увидел на скамейке. Цветной снимок тихой радости в мысли добавил.

Стал он альбом в обратном порядке листать, к началу. И жизнь его перед глазами в обратном порядке побежала, кадр за кадром назад к свадьбе перематывалась она, как кинопленка.

А на свадебных фотографиях остановился он, замер. Присмотрелся к той, что поменьше, размером с открытку. На ней они оба такие довольные и счастливые, словно борща объелись. Улыбаются, смотрят на фотографа так, будто съесть его готовы.

Вытащил Сергеич эту фотографию.

«А что, – подумал. – Можно ж и на ней написать!»

Ручку достал, блокнот, в который когда-то данные с электросчетчика записывал. Решил сначала потренироваться, ведь давно не писал! А тут надо без ошибок, одна у него такая фотография, остальные в конверт не влезут!

«Дорогая», – написал он ручкой на бумаге. Написал и задумался.

Как-то неловко слово письменное «звучало». Неуместно, что ли. Столько лет молчания, и вдруг «дорогая»!

Зачеркнул, а через минуту с новой строчки «Уважаемая» написал. И тоже остановился.

«Какая же она уважаемая?» – подумал. – То есть, конечно, уважаемая, но сотрудниками, соседями. Не мужем же, пусть и бывшим! Муж ее любить должен, то есть любимой называть. А вот как бывший муж бывшую жену называть должен??? Или, может, надо ему два отдельных поздравления написать? Одно Виталине, тогда уж пускай «уважаемой» будет, а одно дочке – ее-то уж точно «дорогой» назвать можно, она ведь ни при чем во всех этих Виталины с ним противоречиях.

Но тут опять сомнение Сергеичем овладело.

«Нет, некрасиво будет! Выйдет, что я их мысленно разделяю. А ведь наша семья не на три части распалась, а на две. Я и они. Стало быть, когда-нибудь не из трех она соберется назад, а из двух».

Последняя мысль взволновала Сергеича. Поднялся он на ноги, два раза вокруг стола обошел, последнюю новогоднюю открытку от Виталины в руки взял, перечитал. Остановился на ее и дочкином именах в конце поздравления. И тут осенило его! Снова за стол он уселся.

«Дорогие Виталина и Анжелика», – написал и расслабился на мгновение, а потом взял и слово «Мои» в самое начало обращения добавил.

Поздравление получилось коротким, и поэтому переписал он его на обороте фотографии крупными буквами. Подписал конверт. И свой адрес новый почтовый на нем обозначил: «ул. Шевченко, 37».

Усмехнулся, подумав, что Виталина решить может, будто он на соседнюю улицу перебрался!

27

До раннего вечера подписанный и заклеенный конверт с фото-открыткой поздравительной на столе лежал. Не хватало на нем марки, но гораздо важнее было для Сергеича то, что для отправки письма не хватало почты. Автофургон «Укрпошты» на Светлое уехал и назад не возвращался. Видимо, сквозной у него маршрут был: в одном месте в серую зону въехал, в другом выехал. Они-то, водитель с напарником, может, и взяли бы конверт, если б Сергеич попросил да заплатил. Но тогда у него и мыслей о почтовых поздравлениях не было. Их бы и сейчас не было, если б не эти три открытки! Но теперь-то как быть? Как конверт на «большую землю» передать? Там ведь и почта работает, и марки продают!

Грустно усмехнулся Сергеич. Понял, что «большая земля» из старого фильма про советских полярников в мыслях всплыла. Но теперь была она намного ближе. Он ведь с утра дважды на «большую землю» смотреть ходил. Ну если и не на нее, то точно в ее сторону! Она там, за гребнем, за горизонтом. И горизонт ее как бы от серой зоны защищает. Только чего ей от серой зоны защищаться? Серая зона ни на кого не нападает! Она потому и серая, что ничего в ней не происходит и почти никого нет. А вот за ней, за серой зоной, другой горизонт и тоже вооруженный. И так получается, что оба эти горизонта против серой зоны орудиями ополчились. Хотя и тем, и другим на их серую зону плевать, они через нее друг в друга попасть хотят. Если б и те, и другие ушли, тогда б серая зона снова «большой землей» стала!