Книга Шенгенская история - Андрей Курков

Земля не слепая, она свои глаза даже на ночь не закрывает. Смотрит огромными зрачками – океанами, морями и озерами – в темноту, в небо! Все видит и все отражает. И только никто не знает точно: сохраняет ли она увиденное в памяти. И если сохраняет, то как? И где ее память спрятана? Может, из-за вот таких безответных вопросов человек часто считает себя глазами земли и пытается сохранить увиденное, пересказать его, записать и спрятать в архивы. И так человек пытается писать историю земли, хотя на самом деле пишет всего лишь историю, увиденную своими собственными глазами.

Человек привык доверять своим глазам, своим ушам, своей памяти.

Но одно дело человеческий взгляд, а другое – взгляд земли, бездонный и бесконечный. В нем легко утонуть и мыслями, и телом. В нем – в этих океанах, морях, и озерах – уже утонули миллионы людей. И тех, кто пытался писать историю земли, на самом деле записывая лишь свою собственную историю, и тех, кто не пытался.

Есть одно большое различие между взглядом земли и взглядом человека. Земля всегда смотрит вверх, в небо, а человек – вокруг себя, иногда вдаль, иногда в небо, когда чувствует на себе чей-то взгляд, падающий оттуда. Земля смотрит в небо всегда. Земле безразлично все, кроме того, что сверху, над ней. А над ней всегда оно – то синее, то черное, то серое. А еще иногда солнце, иногда облака, иногда мигающий огонек авиалайнера или сверкающая, движущаяся среди звезд точка засланного людьми, сделанного ими из блестящего металла космического шпиона с обобщающим названием «Спутник». Эти «спутники» – единственная попытка человечества развернуть свой взгляд вниз, на землю. Наверное, первые ученые мечтали, чтобы взгляд земли и «взгляд» спутника когда-нибудь встретились. И чтобы спутник сфотографировал реакцию земли на эту шутку умных людей. Первые ученые уже умерли. А следующие забыли или не знали о замысле первых. Следующие пытались с помощью спутников разглядеть все тропинки в лесах и все корабли, особенно военные, на морях. И не было для них более серьезного препятствия в своем разглядывании земли, чем тяжелые, груженные снегом облака, спешащие укрыть землю белоснежной шубой, чтобы могла она перезимовать в тепле.

Вот и в этот раз спутнику, пролетавшему над Восточной Литвой, ничего не удалось рассмотреть. Он даже не заметил, как красиво на землю, уже месяц, как покрытую снегом, падает новый снег.

20 декабря 2007 года, около полуночи, тучи, освободившись от снега, очистили небо над лесом возле городка Аникщяй. Улетели на «дозаправку». И лес, отягощенный новым снегом на лапах елок и кронах сосен, перестал шуметь, затих и прислушался. Над заснеженными кронами высоких стройных сосен на единственном в этом лесу холме мигал красный огонек маяка. Таким же красным миганием сверху, из-под насупленного декабрьского неба, ему отвечал летящий самолет. Чужой самолет, который не с этой земли взлетел и не на эту землю опустится.

Земля, питавшая корни этого леса, была не настолько мала, чтобы не нашлось места для взлетной полосы. Но и не настолько велика, чтобы загрузить собственными жителями свои же самолеты. Нельзя же обязать каждого литовца раз в месяц покупать себе авиабилеты и куда-нибудь улетать. Нельзя и опасно. Да и зачем, если есть море, речки, озера, если есть лодки и корабли? И даже высокий маяк с красным огоньком посреди Аникщяйского леса и в трехстах километрах от морского побережья! Есть и железная дорога, и даже узкоколейка есть, по которой из Аникщяя до Паневежиса можно доехать. Есть все, чтобы чувствовать себя свободным и из-за этого чувства отказаться от спешки. Свободные люди никуда не спешат. Поэтому и опоздать не могут. Не спешат и чаще смотрят себе под ноги. А значит, и спотыкаются реже.

20-го декабря 2007 года без четверти полночь к шлагбауму возле села Шештокай, что затерялось где-то между Кальварией и Лаждияем на самом краю литовской земли, далеко от Аникщяйского леса, неспешно подошел старик. Подошел уверенной, но по особому шаткой походкой. Подошел и остановился шагах в пяти, прямо на дороге, которую этот шлагбаум своей полосатой стрелой перегораживал.

В домике, покрашенном в зеленый цвет, что стоял слева, горело два окна. Домашний, слегка приглушенный свет падал из них на заснеженную дорогу. И даже полосатый шлагбаум поблескивал, ловя на себе рикошет этого оконного света, ударявшегося сначала о снег, а затем разбрасывавшего свои желтые брызги по ближайшим к окнам окрестностям.

Дверь скрипнула. Вышел на деревянный порог пограничник без шинели. Задрал голову вверх, посмотрел на лампочку, висевшую под козырьком. Потянулся к ней двумя руками. «Видать, замерзла!» – подумал. И, схватившись левой рукой за патрон, а правой – за лампочку, покрутил ее туда-сюда. И вспыхнула лампочка, разбуженная руками пограничника. А тот, явно собою довольный, улыбнулся, вдохнул морозный воздух и выдохнул его пáром. С полминуты он старательно делал вид, что не замечает старика, которого внезапный свет загоревшейся лампочки заставил прижмуриться и оглянуться. Но потом пограничнику стало неудобно и он обратил на постороннего свой взгляд и кивнул. Старик, наблюдавший за пограничником, кивнул в ответ и, достав из кармана короткого серого пальто с поднятым воротником старомодные карманные часы, открыл крышку циферблата. Без восьми полночь.

– Может, зайдете? – спросил вежливо пограничник.

– Может, и зайду, – ответил старик, но с места не сдвинулся.

– Да заходите же, – повторил свое приглашение служивый. – У нас и чаек есть, и кое-что покрепче!

– Что же это? – удивился вслух старик. – Вы всех подряд готовы к себе приглашать? Да и разве разрешено пить на границе?

– Сегодня можно, – вздохнул пограничник. – Сегодня такой день, что можно.