Книга Эпоха рыцарства в истории Англии - Артур Брайант

Так как архиепископ был его главным советником по правовым вопросам и богатейшим из вассалов[130], Эдуард выразил свое несогласие. «Король и совет считают, – писал он, – тем самым может быть нанесен ущерб ему и Церкви, покровителем и защитником которой он является, особенно если такому примеру последуют остальные английские церкви». Однако, выразив свой протест, он принял вмешательство папы благосклонно. Эдуард был горд признанием английского епископата, ведь Печем слыл известным теологом и считался чуть ли не святым. Вместо того чтобы отвергнуть его кандидатуру, как его отец отверг Ленгтона, король приветствовал монаха по его прибытии со всеми почестями и изо всех сил старался добиться его дружбы.

Как и Ленгтон, новый архиепископ родился в семье бедного землевладельца и не принадлежал военной англо-французской аристократии. Он получил образование в Льюисе, в одной из грамматических школ, открытых монахами по всей Европе, где смышленых мальчиков учили думать и рассуждать на латыни. В Оксфорде Печем присоединился к миноритам и был учеником францисканцев, прославивших университет математическими и научными штудиями. Здесь, а также в еще более прославленном парижском университете, где его называли «братом Иоанном, англичанином», он снискал европейскую известность как комментатор Библии и автор философских и научных трактатов[131]. Однажды он даже вступил в диспут с величайшим доминиканским ученым, Фомой Аквинским, защищая ортодоксальную веру от еретических тенденций, в которых францисканцы, с недоверием относящиеся к чистому интеллекту, обвиняли своих доминиканских собратьев.

Однако хотя Печем и показал себя способным администратором, до Ленгтона ему было далеко. Будучи в первую очередь ученым, стремящимся к совершенству, он был наиболее счастлив на кафедре или с пером в руке, предпочитая жизнь созерцательную, от которой, приняв сан архиепископа, сам себя оторвал. Во времена, когда монахи перестали быть нищенствующими проповедниками, становясь советниками королей и исповедниками богатого купечества, ему по душе пришлась ранняя францисканская вера в бедность; он защищал ее от тех, кто расценивал самоотречение монахов нищенствующих орденов, как наступление на благосостояние Церкви. Обычно Печем носил поношенную старую монашескую одежду, как в соборе, так и во дворце, часто постился и налагал на себя епитимью, а однажды пересек босиком часть Европы, чтобы встретиться с главой своего ордена. Он был не только очень искренним человеком, мистиком и поэтом, восхищавшимся примером любви и жертвы Христа, но и весьма догматичным церковником, сурово порицавшим своих более приземленных собратьев. Высокий и сухощавый, всегда с серьезным выражением лица, с выступающими скулами и слегка капризным ртом, Печем был непреклонным сторонником церковных реформ и подвергал осуждению все мелочные пороки и злоупотребления, к которым были склонны и церковнослужители, и миряне. Он не столько стремился сделать мир по мере возможностей праведным, сколько полностью изменить его. Поэтому он считал, что необходимо полное подчинение гражданского права каноническому.

Однако более серьезной помехой являлось то, что этот администратор, назначенный в богатейший регион королевства и ведущий жизнь ученого, был не способен на компромисс и тактику взаимных уступок, которые являлись необходимыми для делового мира. Печем был таким известным магистром, что даже кардиналы вставали, когда он входил в лекционный зал в Риме. Ученость сделала его проницательным, но в то же время несдержанным и раздражительным. В нем редко сочетались богослов и политик. Он мог спорить и угрожать, используя всю свою искреннюю доброту и умственные способности во имя христианской любви, но едва ли мог убедить. Ярый приверженец прав Церкви в самой крайней форме, веком раньше он мог бы стать святым и мучеником для потомков. Но в эту более сложную эпоху Печем вскоре потерял почву под ногами.

Через несколько дней после прибытия новый архиепископ, как второй Бекет, созвал своих викарных епископов на синод, чтобы провести основательные реформы, регулирующие отношения между Церковью и государством. На такой встрече в июле и августе в крупном бенедиктинском аббатстве Рединга он предложил упразднить владение несколькими приходами и отсутствие священнослужителя в своем приходе, а также прекратить, под страхом отлучения, запретительные приказы[132], благодаря которым королевские суды имели обыкновение забирать из-под юрисдикции Церкви дела, непосредственно затрагивающие проблемы государства, и вообще поставил под сомнение необходимость сохранения гражданской юстиции. И тем и другим он бросал вызов правительству.

Со своей логикой ученого Печем представлял проблемы человеческого общества слишком просто. Самыми скандально известными церковнослужителями, обладавшими несколькими приходами, были королевские министры и судьи, награжденные за оказанные королевству услуги, церковными должностями. Они владели, как архиепископ резко заметил своему королю, «чертовой кучей бенефиций». В эпоху, когда почти каждый образованный человек был клириком, король, даже если бы хотел, больше никого не мог бы нанять на государственную службу, чтобы пристойно управлять королевством. К тому же в феодальном обществе, где основой служения было вассальное землевладение, единственным источником вознаграждения были церковные наделы. Так как эти земли составляли значительную долю государственного благосостояния, казалось вполне разумным использовать их для того, чтобы содержать клириков, находившихся на службе у государства.

Сами угрозы архиепископа тем, кто издает запретительные приказы, подрывали основы государственного закона и порядка. В хорошо организованном королевстве, как Англия, где Церковь и государство были тесно связаны, один и тот же человек мог быть вассалом короля и владельцем права распределения приходов и бенефиций, епископом и членом Большого совета, церковным старостой и присяжным. Должна была быть какая-то демаркационная линия между юрисдикцией мирских и церковных судов, и, если бы церковные власти по собственной воле могли отлучать от Церкви любого судью или шерифа, приводящего в исполнение королевские приказы по делу, когда Церковь требовала его под свою юрисдикцию, повсюду воцарилась бы анархия. И хотя могло бы казаться логичным, что все дела, затрагивающие служителей Церкви, следовало разрешать в христианских судах, опыт показал, что это только давало возможность правонарушителям духовного звания совершать преступления безнаказанно. Со своими цивилизованными взысканиями и юридическими запретами кровопролития каноническое право было слишком мягким инструментом, чтобы установить порядок в эпоху привычной жестокости, свойственной церковнослужителям в той же мере, что и мирянам. Не стремились обуздать свою жестокость и бесчинствующие толпы прихлебателей – бедные клерки, священники, не имевшие бенефиций, и одетые в лохмотья схоласты, на которых Церковь накинула защитные покровы. Даже такой крупный прелат, как Печем, несмотря на свое неподдельное христианское смирение, постоянно ссорился со своими собратьями-священниками. Монахов своего кафедрального собора он объявлял «лентяями, болванами, тупицами» и «одержимыми», тех, кто критиковал его орден, «гавкающими собаками, вырастающими, как адское зловоние из бездны», а противников «разбойниками, стреляющими отравленными стрелами» и «ведьмами, сосущими свою скупость с молоком раздора». Когда его викарные епископы, большинство из которых отличались таким же благочестием и высокими качествами, как и сам архиепископ, жаловались на его деспотичный нрав, он отправлял их во временную отставку и отлучал от церкви во имя Отца, Девы Марии и Святого Томаса Кентерберийского. Он даже отлучил целый город, в котором находился его собор, за то, что бейлифы конфисковали хворост с одной из его телег.