Книга Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл

Хлоя сидит в белом кресле, что-то рисует в блокноте. Она похожа на тощую бездомную кошку, пробравшуюся к нему в дом. Сейчас конец мая. Мягкий вечерний свет омывает ее бледные острые локти, ее мешковатую футболку. На ней – хлопчатобумажные шорты с британским флагом и сапоги из змеиной кожи, купленные на блошином рынке; они так ей понравились, что она не снимает их даже дома. Она оставляет следы: лужица пролитого кофе, брошенный в туалете журнал, карандаши и пастельные мелки, раскатившиеся по полу. Одри всю передернуло бы от такого бедлама, ее покоробило бы от того, как Хлоя сидит, перекинув ногу через подлокотник кресла. Но Джона смотрит на эту стройную голую ногу и думает о Хлоиных бедрах, таких крепких и сильных. О ее радостных ночных воплях. Она его возбуждает. Он ее хочет. И поэтому злится на себя.

Рыба готова. За ужином Джона опять вспоминает ночные беседы с Одри. Они пили виски и рассказывали друг другу, как у кого прошел день. Свет свечей согревал их лица, всегда обращенные только друг к другу. Над столом в каплях застывшего воска разговор потихоньку сходил на нет. За окном робко покашливал рассвет, раннее утро хрустело свежестью. Дым ее сигарет висел в воздухе как туман.

– Джо? Ты слышал, что я сказала?

– Что?

В глазах Хлои обида и боль.

– Я рассказывала о проекте для садов Кью.

– Извини.

Она слишком близко к нему, чтобы ее разглядеть. Его мысли сейчас далеко-далеко, в дебрях памяти. Может быть, если она отойдет на пару шагов…

– Наверное, ты зря перестал ходить к своему психологу. – Она тянет себя за волосы, словно хочет их вырвать. – С тех пор как пропала скамейка, тебе стало хуже.

– В каком смысле хуже?

– Ты весь отрешенный. Почти не спишь.

Джона глотает горошек, даже не прожевав, и кладет вилку на стол.

– Это ты ее спрятала?

– Что? Нет!

– Она не могла просто исчезнуть.

Хлоя смотрит ему в глаза:

– Она найдется.

Пока она убирает со стола, гремя посудой, Джону прямо-таки подмывает устроить скандал. Он помнит, как было с Одри: иногда ссора интимнее секса. Лучший способ узнать человека поближе. Они ругались из-за несделанных домашних дел, несовпадающих мнений по поводу общих друзей, из-за ее слишком критического отношения к своим родителям, но сейчас Джона отдал бы все, что угодно, за возможность еще раз поссориться с Одри. Его бойцовский задор угасает. Даже не думай. Хлое нужен кто-то, кто лучше него. Ей нужен мужчина, который хотя бы присутствует рядом.

Он заказал эту скамейку в память об Одри, чтобы память была незыблемой. Но столько всего уже стерлось, изгладилось, позабылось, и теперь ему надо принять решение; он совершенно не ожидал, что их отношения с Хлоей станут настолько серьезными. Они оба тянутся, чтобы смахнуть со стола хлебные крошки, но Джона убирает руку и берет Хлоин блокнот для эскизов. На первой странице – карандашный портрет Одри, сделанный по фотографии над камином. Перекрестная штриховка создает ощущение безразличия, нежелательного вмешательства.

– Какого черта? – взрывается Джона.

Хлоя хочет что-то сказать, но застывает с открытым ртом. Джона мог бы добиться ответа, но идет к пианино. Он ее оскорбляет, играя гаммы; его личная медитация, в которой нет места ни для кого. Он полностью сосредоточен на том, чтобы держать ровный темп. Она подходит к нему, он еще глубже уходит в себя: си-бемоль минор в пентатоновой гамме. Она обнимает его сзади, пытается пробиться к нему поцелуем. Утыкается губами куда-то между его ухом и щекой.

Он говорит нарочито спокойно:

– Извини, Хло. Но если ты ищешь место, где пустить корни, то это не здесь.

– К счастью, я не цветок…

– Хорошо.

Они кивают друг другу, подтверждая, что каждый понял все правильно. Он улыбается как-то уж слишком старательно, слишком заискивающе, и отворачивается к клавишам. Играя арпеджио, он гордится собой за честность и прямоту, но потом у него вдруг мелькает мысль, что, может быть, есть и другая правда, настолько хрупкая, что о ней нельзя говорить вслух.

– Я приму ванну.

Он смотрит на исцарапанные педали.

– Извини, Хло. При всем желании я не смогу стать таким, как ты хочешь.

Она резко выпрямляется. Вся взведенная, как курок. Ее сапоги из змеиной кожи смотрятся жалко.

– А как я хочу?

Его лицо – твердое, жесткое. Он тянется к ней, надеясь, что все разрешится без слов, но в ответ получает лишь скованные, по-детски сдержанные объятия.

Пока набирается ванна, Хлоя тихонько проскальзывает в кабинет и вынимает дневник Одри из папки на полке. Пряча его под халатом, она возвращается в ванную и садится на пол, прижав блокнот к животу. Три недели назад, так и не дождавшись Джону, она вернула дневник на место и пошла на работу. Весь день она мучилась, размышляя, как поступить, и склонялась к тому, чтобы оставить все как есть. Пусть Джона сам обнаружит дневник в свое время, если вообще обнаружит. Вечером она окончательно укрепилась в своем решении, когда позвонила Джоне, чтобы убедиться, что его не сбила машина, и он сказал, что пропала скамейка Одри. Как будто Одри хотела спрятаться. Как будто она просила не раскрывать ее тайну.

Хлоя вспоминает снисходительную, извиняющуюся улыбку Джоны, и в голову лезут недобрые мысли. У нее на руках компромат. В любой момент можно выйти из ванной и швырнуть блокнот на пол.

Твоя жена не такая, какой ты ее представляешь. Неужели ты ничего не видишь?

Обманщица.

Может, и вправду стоит уйти, хлопнув дверью. Вернуться к Клоду. У нее всегда получалось сложить себя заново, улететь прочь… Но она остается сидеть неподвижно. Жует губу изнутри, пробует языком утешительные отметины от зубов, упивается сладкой болью, с которой может справляться. Комната наполнилась паром, зеркало запотело. Хлоя как будто впадает в транс, зачарованная призраками, что клубятся во влажном тумане, белеными стенами, радиоприемником – ретро под пятидесятые годы, – единственным ярко-красным пятном среди строгой белизны. Вот что слушала Одри, когда прикасалась к этим полотенцам, к этому крану. Она изучала свое отражение в зеркале, как сейчас – Хлоя, растягивала пальцами кожу на скулах, щипала себя за шею.

На прошлой неделе Хлоя сходила на букинистический развал и купила любимую книгу Одри: Bonjour tristesse[26]. Как бы ей ни хотелось испытывать неприязнь к своей мертвой сопернице, она многое о ней поняла, прочитав книгу, которую та любила. Мании и сомнения Одри были ей в чем-то близки и понятны. Читая о дочери, раздираемой противоречивыми чувствами, о любвеобильном папаше, Хлоя не раз ловила себя на мысли, что они с Одри, наверное, могли бы подружиться, если бы им довелось встретиться. А потом – в предпоследней главе – женщина совершила самоубийство, разбившись на машине.