Книга Забытые - Диан Дюкре

Гортанное пение Сюзанны слышно даже в самых отдаленных бараках лагеря. Она надела все свои юбки. Получилась шуршащая масса, которую она задирает до колен, приподнимая свои короткие пухленькие ножки, постукивая сабо: смесь канкана и немецких народных танцев. Ева аккомпанирует ей на рояле в темпе быстрого вальса, в руках Дагмары рыдает ее маленькая скрипка, лак на которой облупился. Полька раскачивается слева направо, но не для того, чтобы почувствовать ритм, а скорее чтобы скрыть волнение. Испанцы что-то пилят, чинят, забивают гвозди и при этом оглушительно хохочут, подталкивая локтями Педро. Никто не знает, понимает ли он слова песни, но он не устает громко стучать молотком всякий раз, когда та, которую Педро с нежностью называет Bigoudas, берет особенно высокую ноту. Сюзанна – из тех женщин, что под тысячей личин скрывают ранимое молодое сердце, ведь неопытность придает чувствам все новые и новые оттенки.

Комендант Давернь навел справки. Потрясенный известием о том, что бедные создания подвергались насилию, он очистил один из административных бараков, расположенный рядом с помещением, которое занимал он, и предоставил его для репетиций квартету, уже успевшему придумать себе название «Голубое кабаре». Это цвет того огромного неба над лагерем, которое каждый день является над Пиренеями. С утра яркое, затем оно начинает меняться, в его расцветке появляются нюансы, оно трансформируется, становится более глубоким, чтобы совсем исчезнуть ночью.

Ева – дирижер оркестра. Она руководит репетицией. Ее энтузиазм зажигает остальных участниц квартета.

– Хорошо, Сюзанна, ты споешь эту песню! Но, думаю, нам следует начать с чего-то такого, что сможет рассказать зрителям, кто мы. На концерт приедут охранники со своими семьями, будут также местные жители. Те, кто плевал нам в лицо, когда мы приехали на вокзал Олорон-Сен-Мари. Если мы хотим задеть их за живое, то должны рассказать об условиях, в которых живем. Что в лагере вам кажется наиболее ужасным?

– Голод, – отвечает Сюзанна, даже не дослушав вопрос до конца, как будто предугадав слова Евы и заранее подготовив ответ.

– Все… Ночной холод, выцветшее белье, из которого никогда не выводится запах сырости, хождение босиком по грязной земле, мыши, клопы! Ощущение того, что время остановилось, уверенность, что мы находимся здесь уже тысячу лет, – тихо отвечает Лиза, не спуская глаз с входной двери.

Правая рука Евы приподнимается, как у марионетки, которой управляют невидимые нити, затем опускается на клавиши, и молодая женщина начинает грациозно ласкать их своими тонкими пальцами, склонив голову влево, как будто для того, чтобы лучше слышать шепот собственного сердца. Инструмент, как ни странно, издает радостные звуки, каждый из них кажется целостным, самодостаточным.

Тревога жрет наши сердца,А крысы – наши вещи.Клопы бегут по волосам,Их седина теперь блестит зловеще.

Когда не хватает в печке угля,Когда у нас нет и простого пайка,Когда ночь царапается и кашляет,Кому нам жаловаться?

Нам хлеба не хватает – нас это убивает.Наш суп прозрачней, чем вода,И животы кричат, бурлят.Кому нам жаловаться?

Когда ночные все рубашки мы порвали,Измяли, разорвали, крысы их сожрали,Когда и сахар отобрали,С которым этот кофе мы хоть как-то допивали,Кому нам жаловаться?

Когда сабо у нас украли,Когда все туфли мы порвалиИ даже кружки нет,Когда из крыши льет вода,Кому нам жаловаться?

Когда мы страх мышей не можем превозмочь,Значит, у нас нет больше сил.В девять часов – приказ «молчать,Свет выключать».Мы засыпаем с жалобами вместо подушек.

Голос Лизы, обычно чистый и звонкий, дрожит. Ее грудь вздымается от гнева и ощущения несправедливости: она держала эти слова в себе, словно птичек в клетке, которые хотят лишь вырваться на волю, привлеченные мелодией. Вдруг дверь открывается, и Лиза, охваченная ужасом, оборачивается. На лице коменданта Даверня застыло странное выражение – одновременно веселое и торжественное. Он стоял за дверью и прослушал всю песню до конца. Если о содержании песен станет известно, ему придется отвечать перед военным трибуналом. Но зачем запрещать правду? И если эти чужестранки с нежным цветом кожи и длинными, белоснежными, как у лебедей, шеями должны умереть в его лагере, то разве они не имеют права на лебединую песню?

– Через три дня, двадцать первого июня, накануне летнего солнцестояния, мы организуем ваше выступление. Билет будет стоить пять франков. Два франка пойдут на нужды лагеря, то есть на улучшение условий вашего пребывания здесь, остальными средствами вы сможете распорядиться, как пожелаете. Мы поставим пятьдесят стульев для зрителей. Если условия вас устраивают, то я буду признателен вам, если вы как следует подготовитесь, иначе премьера станет вашим последним выступлением. Дорогие дамы, я надеюсь, что вы отдаете себе отчет в том, какая это привилегия: несмотря на то, что вы принадлежите к вражеской стороне, вы сможете выступать на сцене. Не разочаруйте нас.

Комендант поворачивается на каблуках, и широкие деревянные рейки сдвигаются с места. В них не хватает гвоздей – накануне их вынули испанцы, чтобы потом повторно использовать. Разумеется, своему начальству и тем более местному Давернь ничего не сказал, поэтому ответственность за выступление «Голубого кабаре» полностью ложится на него. Если оно станет отвлекающим маневром для бегства из лагеря, его военная карьера закончится. Но Давернь хотел бы, чтобы у этих женщин осталось хорошее впечатление о милой Франции, которая была его родиной, а ради этого стоит рискнуть. Чтобы проводить коменданта с музыкой и заодно поблагодарить его за то, что он выполнил ее просьбу и наполнил смыслом хаос, который их окружает, Ева запела, впервые за все это время, «Месье в белых перчатках»:

Раньше я был господин элегантный,Модные брюки и галстук, воротник импозантный.Я был победитель галантный,Боль мира меня задевалаНе больше, чем шляпа, то есть мало.«Перчатки важней!» – все внутри мне кричало.Я был не мелочен и в общем-то обычный горожанин,Вполне себе типичный парижанин,Не понимал, что кто-то может быть изранен.Но теперь все не так,Я скатился на дно,Мои прошлые мысли – мой враг.Прощайте, галстук, шляпа и достатки!Теперь я снял свои перчатки,Забылся в жаркой лихорадке,Узнал, что такое слезы другого,Плач одиноких и беспомощных людей,Которые во сне видят детей и их кроватки.Я больше не мсье в достатке.Я – только человек, и все со мной в порядке.

Лиза и Сюзанна горячо аплодируют, Дагмара не выпускает из рук скрипку.

– Нам нужно дать роялю имя! – восклицает Сюзанна.

Ее слова вызывают всеобщее недоумение.