Книга Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

Офицер приподнял голову на круглой шее, слегка улыбнулся дамам, снял шляпу, обнажив белокурый паричок с буклями, слегка поклонился и подмёл шляпой пыль у своих ног.

Потом как ни в чём не бывало он водрузил шляпу на голову и спокойно отправился дальше, переговариваясь со своим прусским спутником.

Ещё долго разглядывали фрейлины и вместе с ними Екатерина спины двух мужчин, и только после этого девицы со вздохом рассыпались из своей плотной толпы, с ужасом обнаружив, что их госпожа стоит рядом с ними и даже не делает им замечания за опоздание и намеренное молчание в ответ на звон колокольчика.

Как ветром сдуло с их лиц выражение мечтательности и мучительного желания, и они опять превратились в то, чем и были на самом деле, — в высокопоставленных служанок великой княгини, но не подруг или доверенных людей.

— И каждое утро вот так прогуливаются эти два кавалера под моими окнами? — язвительно спросила Екатерина, особенно ударяя на слове «моими».

Дамы наперебой пытались что-то объяснить, что-то произнести, но язык отказывался оправдываться, и Екатерина поняла, что все они, все семнадцать её фрейлин, поголовно влюблены в этого статного красавца, что каждое его движение заставляет их мучительно тосковать о такой совершенной красоте.

Она повернулась к недавно произведённой в статс-дамы Зиновьевой, даме уже в расцвете лет, и вопросительно взглянула на неё.

— Мы дальние родственники, — улыбнулась та, присев в низком реверансе, — а девушки решили увидеть этого героя, о котором ходит столько легенд...

— Легенд? — удивилась Екатерина, прекрасно понимая, что за этим её вопросом сразу же последует целый ворох былей и небылиц о красавце.

— О, — гордо выпрямилась Зиновьева, радостно взволнованная тем, что именно она дальняя родственница офицера и может хоть что-то рассказать своей госпоже, поразив её сведениями из самых первых рук.

Екатерина насторожилась.

— Он был ранен при Цорндорфе трижды, — захлёбываясь от восторга, заявила Зиновьева, снова приседая перед великой княгиней, — но не ушёл с поля боя, даже и не подумал сдаться в плен, а наоборот, сам принял участие в пленении человека, которого вы видели, — это флигель-адъютант самого Фридриха. Григорий взял его в плен, и моего родственника прислали вместе с пленником в Петербург. Впрочем, граф Шверин принят был матушкой-императрицей не как пленник, а как знатный гость...

— Я не была на последних куртагах и приёмах, — просто сказала Екатерина, — иначе я увидела бы этих двоих уже давно, и мне не пришлось бы вместе с вами наблюдать эту утреннюю прогулку...

— Теперь каждое утро они вместе прогуливаются по городу, и Григорий приставлен к старику больше для сопровождения, нежели для того, чтобы стеречь его...

— Ну, хватит обсуждать какого-то простого армейского поручика, — прервала излияния статс-дамы Екатерина, — камин мне пришлось растопить самой, кофе всё ещё не готов, а туалет задерживается...

И вся толпа её прислужниц завертелась с бешеной быстротой: кто нёс отглаженное платье, кто приглашал куафёра, кто мчался в кофейную, словно бы извиняясь за утреннее происшествие.

Екатерина и не пыталась больше узнать что-либо о простом гвардейском поручике, но Зиновьева горела желанием загладить утренний проступок и сама то и дело порывалась рассказывать о своём дальнем родственнике.

Во всяком случае, к концу туалета Екатерина уже знала о Григории Орлове то, что ещё не успела узнать осведомлённая петербургская знать.

Легендой она посчитала то, что успела в перерывах между чашкой кофе и причёсыванием сообщить ей Зиновьева. Родоначальник всей династии Орловых был обыкновенный стрелецкий стражник. Замешанный в стрелецком бунте, он должен был сложить голову на плахе. За казнью наблюдал сам Пётр Великий, мучительно жаждавший отомстить за минуты своего панического страха и бегства прямо в нижнем белье из родового Кремля в ближайший лес. Рубили и рубили головы стрельцам, и каждый вёл себя в минуты смерти по-разному, в зависимости от характера и нрава.

Иван Орел, как называли его свои же товарищи за беззаветную храбрость и отвагу, взошёл на эшафот спокойно и решительно, ногой оттолкнул голову только что казнённого товарища, мешавшую ему пройти, и без колебаний шагнул к плахе. И тут великий царь крикнул:

— Отпустить!

Ему очень понравилось это выражение презрения к смерти и отвага, с которой Иван Орел взошёл на эшафот.

Ивана помиловали, и с тех пор он, все его сыновья и многочисленная родня верно и преданно служили Петру. На них мог он опираться. А рослые и статные потомки Ивана были зачислены в гвардию, отборную армию царя, служившую ему надёжной опорой.

Ивана царь возвёл во дворянство и присвоил ему чин офицера. От Ивана Орла, или Орлова, как стали называть его, произошёл генерал-майор и новгородский генерал-губернатор Григорий Иванович, который в свои пятьдесят три года женился на дворянке Зиновьевой. Она принесла ему девять сыновей — в живых осталось лишь пять. И все пятеро служили в гвардии, и слава их в полках росла день ото дня. Солдаты любили всех братьев Орловых за удаль, отвагу, молодечество, а также за безумные поступки и всевозможные похождения.

Одни только рассказы о том, как вёл себя Григорий Григорьевич Орлов в Кёнигсберге, теперь ходили среди солдат гвардии как пример того, как должен вести себя солдат на территории, захваченной русскими солдатами, — нет, не было мародёрства, не было копеечного скопидомства, а были щедрые пирушки, элегантные победы среди немок, разгульные похождения и победы, победы, победы над женскими сердцами. Это и нетрудно было Григорию: как успела увериться великая княгиня, один его вид уже побеждал все сердца...

— Потрудитесь распорядиться выставить зимние рамы в приёмной, — резко сказала она обер-гофмаршалу Льву Нарышкину, слишком поздно явившемуся к месту своей постоянной службы. — Вы же видите, мои фрейлины даже не могут лицезреть то, что происходит на улице. Стёкла грязны, старая пакля торчит изо всех щелей, а воздуха в приёмной не хватает даже моему попугаю...

Она так требовательно и властно взглянула на товарища своих ранних приключений, что Нарышкин опешил: никогда ещё великая княгиня не разговаривала с ним таким тоном.

— Слушаюсь, ваше высочество великая княгиня, — низко склонился он перед Екатериной, — и впрямь вы правы: на дворе тепло, уже все горожане выставили зимние рамы и наслаждаются весенним воздухом, а во дворце всё ещё царит зимний холод...

Екатерина лишь усмехнулась: такой тонкий намёк на её холодность был в духе Нарышкина. Но она пропустила этот намёк мимо ушей. Сейчас её занимало только одно — где и как увидеть этого гиганта с головой Аполлона и побольше разузнать о его похождениях. Весь день она тоскливо писала бесконечные письма, перескакивая с одного предмета на другой, — это были её корреспондентки в Европе, которым она жаловалась на стеснённость своих возможностей и описывала будничные дни двора. Но в этот день она не написала ни одного слова Понятовскому — он как-то померк в её сознании. Она ещё не понимала, что происходит, она ещё пыталась представить себе, как изящно он входит в зал и как изысканно кланяется, как вежливо отпускает комплименты, но образ его расплывался в её сознании, а на место его ухоженного лица укладывался этот мужественный и отважный герой, о котором ходило столько легенд...