Книга В.Н.Л. Вера. Надежда. Любовь - Сергей Вавилов

В метро было многолюдно. Если вам выпадает час пик – то это хреновая карта. Сплочённость, ведущая к антипатии. Выйдя на улицу, я с облегчением вздохнул. Отогревшиеся пальцы ног приятно покалывало.

Я любил наблюдать людей. Когда я не спешил, выходя, я прикуривал у моей станции метро и те три или четыре минуты, пока не кончилась сигарета, глядел на человеческую суету. Суета возле «Площади Восстания» была особенно суетной суетой, ведь это был центр, рядом находился вокзал. Я смотрел на спешащих людей, на бородатых бомжей, с улыбкой вспоминая о судьбе моей м-ской телогрейки. На героиновых проституток, что обречённо предлагают расслабиться. Судя по их внешним данным, зеркала для них – пережиток прошлого. За месяц всех расслабляющих я выучил наперечёт. Среди них есть одна, которую ещё можно подкормить. К остальным жалости я не испытывал. Поздно. Краснодарские бабочки были не так убоги, среди них попадались аппетитные особы… Таких можно было и домой пригласить, не рискуя наутро остаться без денег и документов. Хотя всё, что было, – было не для развлечения, а скорее от одиночества…

Это было недели через две после моего приезда. Я заметил её издалека. Как обычно, из-под короткой шубы торчали дистрофичные ходули ног. Издалека и в темноте это кажется привлекательным. Она старше своих сотрудниц, ей уже за тридцать… Она держит направленную вверх сигарету в замёрзших пальцах и говорит выученным и, повторяю, обречённым голосом:

– Мужчина, не желаете расслабиться?

На несогласный жест она тихонько отходит. Иногда отскакивает, как испуганная собака – наверное, ей говорят грубости. В ней уже нет достоинства, потому что достоинство – это то, что героин съедает в первую очередь и без остатка.

Она ходит, заблудившись в людях, привязанная к месту. Она ближе и ближе и сейчас подойдёт ко мне, если я не уйду заранее.

И тогда я понял, что не уйду. От накопившегося желания и страха одновременно.

И она подошла…

Брезгливости к их телам у меня нет. Особенно если не очень-то их исследовать. А вот к жилищу – есть! Поэтому на её вопрос я ответил не «сколько», а «где»… Мне сложно было представить, куда такие замарашки водят небогатую клиентуру.

– Да прямо здесь, – односложно ответила она. Редкие медно-рыжие волосы рассыпались по воротнику шубы. Накрашенные, очевидно, трясущимися руками, оттого неровно, губы. Или смазала уже за работой.

– Здесь – где? – всё же уточнил я.

– Пойдём… – и она сделала шаг в сторону барабана метрополитена.

– Сколько? – увлечённый абсурдом, я спросил ей в спину.

Она ответила.

Цены на героин я знал.

Мы протискивались сквозь ругань, людей и двери с надписью «выход», при этом я даже не мог предположить, куда она меня тащит.

Победив двери, мы больше никуда не пошли. Прямо у выхода, внутри, существовали деревянные двери с кодовым замком. Подсобка? Уборная? Я не знал. Она уверенно ткнула цифры, приоткрыла дверь, приглашая меня зайти первым.

За дверью оказалась комната, наполовину забранная решёткой. За решёткой, запертые, стояли неизвестные аппараты с кнопками. На полу валялись телогрейки. Стоял одинокий стул с такими же тонкими, как и у моей подруги, ногами и дерматиновой обивкой. Скупо светила дежурная лампочка.

– Садись, – предложила она, распахивая свою всесезонную шубу.

Я сел.

Под шубой оказалось короткое шерстяное платье серого цвета. Снятое через голову платье бесшумно опустилось в угол.

Застиранное, когда-то даже дорогое бельё смотрелось убого. Ноги в чёрных чулках тоньше моего нетолстого бицепса. Плоский жёлтый живот с белым шрамом, а главное – руки, которые она старалась чем-то занять, так чтобы я не видел кошмарных, убитых вен. Потом она отбросила лифчик, и спущенные, как велосипедные камеры, груди плоско нависли над рёбрами.

– Как ты хочешь? – она не могла быть ласковой, обольстительной. Всё это тоже прибрал к рукам героин. А ведь она могла быть красивой… Она поистрепалась, как и её дорогое бельё.

– Побыстрее, – ответил я и понадеялся, что был правильно истолкован.

– Ой, простите, – услышал я женский голос. И уже уплывающий за дверь: – Очередь…

Она завернула в салфетку использованный презерватив, взяла деньги. Мы молча вышли. Освободили помещение для тех двоих, что курили на улице.

Подошла она и теперь. Шепнула заученное, конечно, не признав.

– Нет, – ответил я. – Не желаю.

И она отошла, перебирая ходулями, как обиженная цапля, из-под носа которой ускользнула очередная лягушка. Многотысячная и безвкусная пища.

«Ты меня, подруга, не буди жаркими словами о груди» – вот Осе бы это не понравилось.

«Ольга» – облачко высказанного слова повисло рядом со мной, пока его, звенящее, не сорвал ветер.

Что ж, думал я, пока у вас актрисы, а у меня ещё нет, и я ещё не совершил ничего такого, отчего мои женщины будут лучше той, с ногами-палками и шрамом на животе. И мне ещё предстоит карабкаться до ваших женщин. Но сейчас уже и эта блюстительница сомнительного полового здоровья не растрогает меня до глупостей. Мне придётся карабкаться по ступенькам, каждая из которых состоит из слов. Пришло время не только думать о словах, пришло время их делать!

Я делал большие ставки на минимальную возможность выигрыша. Но я хотя бы не сидел в стороне от играющих!

Театр и цирк

Утром я опять никуда не пошёл. Последние снеговые заряды туч уступили место небу. И неба было слишком много, чтобы так сразу выходить в него. Я, как зверь, голодный до весны, но ещё не отошедший от спячки, медленно ворочался в своём жилище.

Об Ольге сейчас я думал не как о женщине. Она стала какой-то частью погодных изменений, когда хорошо бывает от того, что просто хорошо. Что весна вот. Что плюс. Как в знойную погоду перед освежающим купанием – одно ощущение того, что вот сейчас…

Лёжа на диване, я перелистал несколько своих рассказов, пытаясь смотреть на них подслеповатыми глазами моего нового знакомого. Некоторые фразы показались мне настолько удивительными, что я расхохотался: «дышал во весь опор»… Или, пытаясь описать близость, я употребил такое выражение: «статика убивала желание динамики». Учебник физики десятого класса. Там, кажется, даже похожий заголовок есть: «Статика и динамика».

Ольга сказала мне, что я хорошо пишу женщин? Комплимент, сделанный из жалости? А если и нет, на одних женщинах до актрис не докарабкаешься… Мои чириканья на полях опять закончились рисованием профилей – в моём случае, охлаждением творческого пыла. Был пыл – сплыл…

Выпил чаю, плеснул по несколько капель воды подсохшим за ночь семенам. Выкурил сигарету. Тут же – вторую.

Рассказов – много, думал я, но желания их улучшать не было только потому, что лучше они не станут. Нужны другие. О другом. Так меня убедил Птицын. А авторитетом он стал для меня сразу, как только я его увидел. Очки, куртка с Алабамой… Та-там, виски-бар… И ещё он был – петербуржец!