Книга Валя offline - Анна Никольская

«Здравствуйте, Валя…», — от этого официального «здравствуйте» кожа у меня на голове съёживается.

«Здравствуйте, Валя. Извините, что так долго не отвечала на Ваше письмо. Никак не могла оправиться от горя, постигшего нашу семью. Прошлым летом наша дочь Кариночка отдыхала на побережье Чёрного моря. С ней произошёл несчастный случай — она утонула. Её тело нашли только в декабре, поэтому она несколько месяцев числилась без вести пропавшей.

Наша дочь была очень хорошим, добрым и талантливым человеком. Пожалуйста, запомните её такой. Царствие ей небесное.

С уважением, Екатерина Сергеевна Асликян».

В комнату постучали — резко и настойчиво.

— Убирайтесь! — крикнула я. — Отвалите! Пошли все вон!

— Валя, открой, это я, — брякнули металлом за дверью.

* * *

Я никогда раньше не всматривалась в ночное небо. Сегодня оно выглядит так, будто кто-то надёрнул на него чёрную занавеску и продырявил в ней иголкой множество отверстий. Теперь через них светит большая жёлтая лампа. Когда думаешь о небе так, оно кажется гораздо ближе и уютней, чем то — дневное, голубое.

— Жизнь — это всего лишь одно короткое мгновение, — слышу Лизу. — Мгновение между до и после. И мы застряли в этом мгновении навсегда.

* * *

Мама смотрела на меня с таким твёрдым лицом, что казалось, если бы в её руках оказался пистолет, она бы, не раздумывая, в меня пальнула. Причём не один раз — бэнг-бэнг!

Мама смотрела и молчала, вся в красных пятнах, а из-за неё высовывался Коконов со взъерошенной лысиной.

— Мама, что ты тут делаешь? — Ноги у меня подгибались, точно из них вынули коленки.

— Я у тебя то же самое хочу спросить: что ТЫ тут делаешь? Я думаю, ребёнок в постели лежит, больной, с температурой. Всю ночь как на иголках, звоню, а она даже трубку не берёт!

До меня вдруг доходит, что смартфон остался в джинсах. Я совсем про него забыла!

— Мы с Петром Сергеевичем срываемся, бежим домой, думаем, что вообще случилось? — на высокой ледяной ноте продолжает мама. Глаза у неё прошиты красными жилками. — Может, тебя уже на «скорой» увезли с пищевым отравлением? А дома — никого! Ни записки, ничего!

— Мне позвонили ребята, мы к миссис Робинсон пошли, а потом…

— Не ври, я у неё была. И не я одна — родители с ума сходят: где вы? Что с вами? Хорошо ещё, отец позвонил, хотел с праздником тебя поздравить. Сказал, что оставил тебе ключи. Вы что здесь вообще устроили? Что за шалман-притон?

— Не притон! У нас новогодний вечер!

— Новогодний вечер?! — мама вдруг захлёбывается хохотом.

— Мы с твоей мамой очень волновались, между прочим! — вставляет Коконов насильственно-бодрым голоском. Ещё и вмешивается, главное!

— А вы не лезьте! — рявкаю я. — Кто вас вообще спрашивает? Вы нам никто!

Пётр Сергеевич под напором моих слов весь как-то сдувается, как подушка, из которой вытрясли все перья, и говорит уже не так уверенно:

— Ты совсем большая девица, а ведёшь себя…

— Тоже мне, нашёл большую! — перебивает его мама. — Ведёшь себя, как маленькая! В голове сплошные… Сплошные… Димы Биланы!

Ага, мама, как же хорошо ты меня знаешь.

— Вот они, красавчики, полюбуйтесь! — в комнату влетает запыхавшаяся Дина, следом — Анна-Мария с Чижевичем. — Я эту бабец сразу узнала — это их домработница! — Дина тыкает в маму наманикюренным пальчиком. — Вы по какому праву врываетесь тут, а? Представляешь, Валечка, врывается с этим вот, непонятно с кем! Вы кто такой? — спрашивает она у Коконова.

— Я… Я… — Пётр Сергеевич багровеет.

— Врываются, короче, вырубают музыку, врубают свет! Я такой наглой прислуги ещё в жизни не встречала!

— Я тоже! — поддакивает Анна-Мария. Чижевич ухмыляется.

— Прислуги? — переспрашивает мама. — Валя, что всё это значит?

— Да, Валечка, что это значит? — повторяет за ней Дина.

На меня глядят пять пар чужих глаз. Дина нагловато-вопросительно, Анна-Мария с Чижом — с любопытством, Коконов с испугом. И только мама смотрит на меня растерянно. Мама, в стареньком драповом пальто и с сединой в волосах. Моя родная мама, похожая на растрёпанную поломойку.

И вдруг я слышу, как сильно и больно колотится у неё сердце. Вдруг ощущаю, как больно! И чувствую, что именно мама, со своим этим колотящимся сердцем, мне сейчас ближе и дороже всех на свете.

— Она не прислуга, — резко говорю я слова, которые должна была сказать давным-давно. — Это моя мама.

В комнату врывается оглушительный треск.

— Мамочки! — визжат девчонки. — Что это?!

— Салют, овечки! — кричит Чижевич. — Салют!

За окном грохочет канонада, что-то взрывается, свистит и шипит. А на светлеющем предрассветном небе расцветают гигантские золотые шары.

* * *

Я пришла на берег. На то самое место с картины, которая так понравилась Максиму. Наше с Лизой, любимое. Высокий берег с клочьями тумана, запутавшегося в лохматой прошлогодней траве. Гранитное море, небо такое же — эй, куда вы дели горизонт? Карканье вечно голодных альбатросов — их принёс ветер с севера.

О лоб разбивается холодная капля — слеза, случайно оброненная небом. Когда Лиза была со мной, всё было по-другому. Не было этой серой гранитной мерзости — никакого «ГОРЯ» не было. Кажется, даже зимы тогда не было. Или была? Я плохо помню…

Папа меня ненавидит. Ну и что, что я привела в этот его драгоценный дом «невесть кого»? Я всё там им отмыла, зубами отскребла! Я даже умудрилась отстирать то чёрное пятно на покрывале, хотя это вообще анриал. Мамина школа. А он сказал, что я его доверие подорвала.

— Мама, почему ты всё время кричишь? Почему ты злая такая, мама? Почему я не могу продраться через эту твою злую корку? Ведь от доброго слова, вовремя сказанного слова жизнь у человека поворачивается! Да, мама, такое бывает!

— Мамочка, не выходи за него! Он же колбасу прятал за баночки! У него носки! — я кричу, выплёвываю из себя осколки предложений.

— Если ты меня любишь, мама! Пожалуйста, слышишь меня?

— Злая — это ты. И эгоистичная.

— Вы меня не любите — ты и папа. Оба ненавидите. А если я не нужна даже собственным предкам, кому я вообще сдалась?

— Прекрати истерику.

— Как я теперь в школе появлюсь? Там уже все в курсе, что мы с тобой деревенщины! Что я ни в какой Америке сроду не была! Динка всем разболтает!

Я уже живо представляю, как она подойдёт со своей улыбочкой и скажет:

— Ну и далеко эта твоя деревня от нашего города?

А я ей холодно так брошу:

— Недалеко. В каких-то десяти сантиметрах на карте мира.