Книга Опасная командировка - Александр Ковалевский

Как только Советы вторглись в Афганистан, в ЦРУ выдумали историю, что СССР применяет против афганцев химическое оружие, и журналисты западных СМИ тут же подхватили эту утку и раздули ее на весь мир. Но предметом особой гордости Милтона в этой информационной войне было придуманное им слово «тойбамы» («той» – игрушка, «бамы» – бомбы), то есть игрушки, начиненные взрывчаткой. С подачи ЦРУ американские акулы пера шокировали мир сенсационной новостью о том, что советские войска разбрасывают в Афганистане игрушки-мины, дабы афганским детям отрывало ручки и ножки. И тогда весь мир в один голос заговорил, какие изверги эти советские оккупанты, а международные СМИ еще долго муссировали эту тему. Милтон Бирден очень гордился тем, что это он все придумал, и восторгался, какими прекрасными заголовками о «тойбамах» пестрят газеты.

Репортажи же Джессики были ценны максимально возможной документальностью, потому как беспристрастному репортеру с непредвзятой позицией документалиста аудитория поверит больше, чем его выдумке с «тойбамами».

Для Джессики как репортера-документалиста свидетельства Николая-Мохамадуллы стали настоящей находкой. Разговорить этого «советского моджахеда» было непросто, тем более что общаться с ним Джессика могла только с помощью переводчика, в роли которого выступил ее проводник Ренат-Хайрулла, оказавшийся земляком Николая. Пока они общались между собой на русском, Джессика не понимала ни слова. Зато потом Ренату удалось уговорить своего земляка рассказать американской журналистке, почему тот воюет на стороне моджахедов против своих. Николая словно прорвало, и Джессике оставалось только записывать его рассказ в переводе Рената, который сам был не очень силен в английском, поэтому, не очень-то доверяя его переводу, она все записывала на диктофон. Джессика надеялась, что Илья уже прилетел в Кабул, и при первой же возможности собиралась дать ему прослушать эту запись. Так что особой точности перевода с русского на английский от Рената и не требовалось. Все равно она не станет публиковать свои материалы до тех пор, пока не обсудит их с Ильей, который по ее московским наблюдениям сам был весьма критично настроен к последним политическим веяниям в своей стране. Во всяком случае, особых восторгов по поводу их нового генсека, которым Джессика тогда в Москве открыто восхищалась, он при ней не выказывал. У самой Джессики ее увлечение Горбачевым прошло после первой же сброшенной ей на голову советской авиабомбы.

Вооруженную афганскую оппозицию, против которой воевали войска кабульского режима и Советская армия, Джессика тоже не склонна была идеализировать. Вспоминая, как моджахеды похитили ее в Кабуле и напялили на нее паранджу, она сама хотела их поубивать за такое отношение к женщине. И как женщина Джессика больше симпатизировала правительству Демократической Республики Афганистан, освободившему женщин от обязательного ношения той же паранджи, чем «воинам Аллаха», как называли себя моджахеды. После Саурской революции женщины в Афганистане получили равные права с мужчинами, и сейчас они работали в различных госучреждениях и в сфере обслуживания, принимали участие в международных форумах и конгрессах, а их фотографии печатались на страницах газет и журналов, что еще несколько лет назад считалось совершенно недопустимым.

При этом Джессика не совсем понимала, почему ее родная страна, которую она считала флагманом борьбы за демократию и права человека в мире, поддерживает в Афганистане не демократическое правительство, а их противников, состоявших в основном из радикальных исламистов типа того же Гульбеддина Хекматияра. Еще в студенческие годы Гульбеддин прославился тем, что обливал кислотой школьниц и студенток, снявших чадру. Так боролись за сохранение чистоты ислама Хекматияр и другие члены организации «Мусульманская молодежь», во главе которой стоял профессор богословского факультета Бурхануддин Раббани, а Гульбеддин входил в ее Высший совет как один из учредителей этой террористической по своей сути организации.

«Должны же в Белом доме понимать, – недоумевала Джессика, – что в случае прихода к власти таких борцов за веру те первым делом заставят всех женщин надеть паранджу, а за супружескую неверность начнут по законам шариата забивать их камнями?»

Из всего, что наговорил на диктофон Николай-Мохамадулла, больше всего поразили Джессику его рассказы о нравах, царящих в Советской армии. Если верить бывшему десантнику, старослужащие только тем и занимались, что изощренно издевались над молодыми солдатами, всячески унижая и порой избивая до смерти. Называлось это дедовщиной, когда военнослужащий старшего призыва, прослуживший на несколько месяцев больше своего сослуживца, пытается им командовать, не имея на то никаких прав. Джессике оставалось только поверить Николаю на слово, что в их части, номер которой он ей не назвал, практиковалось, например, такое: чтобы проучить молодого бойца за непослушание, «дед» подходил после отбоя к спящему и бил его кулаком в область сердца. От такого удара происходила остановка сердца. Второй удар – запуск. А если не удавалось, утром находили умершего во сне от внезапной остановки сердца солдата, и «дедам» это сходило с рук. А еще «деды» любили бить солдат молодого призыва в кость голени, ударом сапога разбивая им ногу в кровь почти до кости, причем били так неоднократно, не давая зажить гноившейся ране.

Офицеры и прапорщики знали об этих избиениях, как и знали о том, что солдаты старшего призыва отбирают пищу у молодых, но, как правило, не вмешивались во взаимоотношения военнослужащих срочной службы. Борьбу с дедовщиной офицеры считали нерациональной и в большинстве своем поддерживали старослужащих, державших в страхе и беспрекословном подчинении вверенный им личный состав. И, пока «деды» унижениями и побоями учили уму-разуму молодых, их отцы-командиры отдыхали в своем офицерском модуле от служебных забот.

Николай не мог припомнить ни одного случая, чтобы офицер поделился своим пайком с голодающими молодыми солдатами. Сами же офицеры питались в отдельной столовой, и еда у них была более вкусная, питательная и разнообразная, чем у солдат, которых кормили такими помоями, что они называли свою солдатскую кашу «парашей». И если в баланде, подаваемой солдатам на обед, попадалось хоть какое-нибудь мясо, оно доставалось только дембелям. По блатным законам дедовщины, молодым солдатам не полагался ни сахар, ни компот, ни белый хлеб, ни кружок масла. Хорошо, если на обед у молодого была перловая каша на воде и кусок черного хлеба, потому как из-за ненасытных «дедов» и дембелей молодой солдат мог остаться без завтрака и ужина.

Зато у командира их полка был личный повар и личный официант. Этот отец-командир всегда жрал от пуза, но со своего стола никого не подкармливал. Он сыт, напоен, при деньгах и любовнице, а голодный воин-интернационалист и так на войну пойдет. Да и никто из офицеров полка своих голодающих бойцов не подкармливал. Наверное, самим мало было.

Наслушавшись рассказов об ужасах дедовщины, Джессика так и не поняла, почему молодой солдат должен отдавать старослужащим лучшие куски еды, заправлять им постель, стирать их форму и носки, чистить сапоги. И никак не могла взять в толк, как все это связано с интернациональным долгом, ради выполнения которого их направили в Афганистан.