Книга Пушкин и императрица. Тайная любовь - Кира Викторова

Тогда, забывшись, я лечуНе в светлый край, где небо блещетНеизъяснимой синевой… —

(то есть куда звала «Миньона» Пушкина златокудрая героиня Гёте)

Стремлюсь привычною мечтоюК студеным, северным волнам.Меж белоглавой их толпоюСкалу иль остров вижу тамПечальный остров берег дикойУвядшей тундрою покрытИ хладной пеною подмыт.…………………………….…………………………….Сюда порою приплываетОтважный северный рыбакЗдесь мокрый невод расстилаетИ свой разводит он очагСюда погода волноваяВыносит утлый мой челнок. —

С финалом «Медного всадника»:

Остров малыйна взморье виден. Иногдапричалит с неводом тударыбак па лодке запоздалыйи бедный ужин свой варитили мечтатель посетитпустынный остров.Кое-где растет кустарник тощий…(5,483-84)

Итак, Пушкин видит «скалу» иль «остров» – то есть один образ – остров, похожий на скалу. Образ скалы, «венчанной башнями», войдет в стихотворение 1835 г. «Вновь я посетил…», где Пушкин, глядя на смиренное озеро Михайловского, противопоставляет его кипящей гавани военного и торгового Петербурга.

[…] Меж нив златых и пажитей зеленыхОно синея стелется… залив смиренныйНи тяжкие суда торговли алчной,Ни корабли, носители громов,Ему кормой не рассекают вод,У берегов его не видит путникНи гавани кипящей, ни скалы,Венчанной башнями…(3, 2, 999-1000)

Обратимся к истории города, запечатленной художниками. Известные гравюры Ф. Алексеева, Патерсона и Щедрина вида Петропавловской крепости первой четверти века подтверждают топографию Пушкинского «Малого острова». Действительно, «кой-где растет кустарник тощий», мы видим и «рыбака, причаливающего с неводом туда», и варящего свой «бедный ужин», причем дымок от костра поднимается до часового на башне, замечаем и «чиновника» и «мечтателя», «лодку» и «перевозчика беззаботного», откуда – вариант: «гуляя в лодке посетит…». Смотря на эти гравюры, невольно думаешь, что Пушкин не столько описывал свое впечатление, сколько писал «текст под картинкой».

Он знал, что топография Петропавловской крепости может с годами измениться, но гравюры Зубова, Щедрина и Патерсона откроют потомкам истину финала «Медного всадника», раскрывая тем самым цикличность структуры поэмы: вступление и финал образуют единство места, замкнутый круг поэтики. Как известно, крепость «Святого Петра» в 1703 г. названа в честь апостола Петра – бедного рыбака – факт, имеющий существенное значение для понимания пушкинской философской концепции. «Радостный» остров финского рыболова до Петра I, переходя в «Печальный» остров истории, сохраняет при этом превращении свое первоначальное, вольное природное значение – пристанище бедных рыбаков:

…Остров малыйНа взморье виден. ИногдаПричалит с неводом тудаРыбак на ловле запоздалыйИ бедный ужин свой варит…

Обратимся к рисункам поэта на полях рукописей. Слева, у списка русских царей – веревка с петлей, «удавка», отсылающая к 13 июля 1826 года, – казни декабристов в Петропавловской крепости и к известной перефразировке Пушкиным мыслей г-жи де Сталь: «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкой». У текста: «В гранитный вал втекла Нева» – рисунок бойниц (!) Петропавловской крепости. У стихов «И вдруг, как зверь, остервенясь, на город хлынула» Пушкин рисует ногу военного (!) со шпорой на ботфорте. О каких реалиях истории свидетельствуют эти графические комментарии? Как известно, в стихотворении «Арион» 1827 г. Пушкин отразил события 1825–1826 гг.: «Погиб и кормщик (!) и пловец. Лишь я, таинственный певец, на берег выброшен грозою…».

По закону сцепления понятий следует вывод, что Пушкина – Ариона выносит волнами «бури» 1825–1826 гг. на тот же берег острова-скалы – Петропавловской крепости.

Я гимны прежние поюИ ризу влажную моюСушу на солнце, под скалою.

На гравюре Патерсона рыбак сушит свою влажную сеть именно под скалою крепости, что еще раз подтверждает историческую емкость поэтики Пушкина.

Итак, Пушкин «стремится привычною мечтою» к печальному острову истории. Ни один исследователь не обратил внимания и на то обстоятельство, что известное пушкинское сравнение: «Нева металась как больной в своей постели беспокойной», – является буквальным переводом Дантовой Флоренции, мятущейся в политическом хаосе.

Привожу «довольно слабый перевод» М. Лозинского по сравнению с переводом Пушкина:

…Флоренция моя!Поймешь сама, что ты, как та больная,Которая не спит среди перин.Ворочаясь и отдыха не зная…(«Божественная комедия»,изд. «Наука», 1962, с. 183)

Таким образом, Пушкин сближает бунт «Невы» с трагически оборвавшимся восстанием декабристов на Сенатской площади. Из всех пушкинских сближений явствует, что причиной безумия «бедного Евгения» послужило не наводнение 1824 года, а водоворот событий 1825–1826 гг., унесших жизнь «Параши», то есть мятеж декабристов и его трагический финал, что позволяет осмысленно прочитать многие темные места поэмы.

Пушкинский подсчет во Вступлении: «Прошло сто лет». После чего? По смерти Петра? 1725 + 100 – 1825 год.

Стихи 2 ч. «Медного всадника»:

Но бедный, бедный мой Евгений,Увы! Его смятенный умПротив ужасных потрясенийНе устоял. Мятежный шумНевы и ветров раздавалсяВ его ушах… Страшных думБезмолвно полон он скитался.

«Прояснившиеся», то есть не безумные (!) мысли приводят Евгения на Сенатскую площадь:

Прояснились в нем страшно мыслиОн узнал и место, где потом играл,Где волны хищные толпились…Вспомнил живо он прошлый ужасИ львов и площадь и Того, —

кто является «Робеспьером и Наполеоном – воплощением революции», – по определению поэта в «Заметках о русском дворянстве», – главным виновником происшедшего бунта «волн».

И с той поры, когда случалосьИдти той площадью емуВ его лице изображалосьСмятенье. К сердцу своемуОн прижимал поспешно рукуКак бы его смиряя мукуКолпак изношенный снималИ шел сторонкою.(5, 495)

Здесь следует остановиться, ибо Пушкин приподымает перед внимательным читателем первую завесу личности героя. «Изношенный колпак» юродивого Евгения отсылает исследователей к известным метафорам изношенного колпака Пушкина в стихотворении 1828 г. «В. С. Филимонову», при получении поэмы его «Дурацкий колпак».