Книга Схема убийства - Илья Бушмин

Опоздал.

– Садитесь в машину! – рявкнул я и рванул к раззявой пасти проступавших впереди ворот. Территория была огромной. По обеим сторонам от меня темнели скелеты и руины полуразрушенных цехов и складских помещений. Держа пистолет наизготовку и уже не обращая внимания на воду и грязь, залившие мои ботинки, я бежал вперед.

Сквозь мутную пелену воды, бьющей с неба, я различил что-то темное в грязи. На всякий случай вскинув оружие и замедлив шаг, я продолжил движение и отчаянно всматривался. Постепенно силуэт расплывался, растягивался, а потом разделился на два пятна – как воспроизводящая саму себя клетка. Это были люди, распластанные в грязи. Подойдя ближе, я различил мордастую физиономию одного из них. Судя по глубокой темной ране в его шее, стеклянным глазам и безвольно открытому рту, он был мертв. Второй… Вторым был Маслов! Он умирал, но был жив – его ноги чуть подергивались. А сам он, хрипя и пуская пузыри, таращился вверх, словно увидел ангелов в этом забывшем о нас небе.

Перекрывая шум дождя, что-то заревело совсем рядом. Инстинктивно шарахнувшись назад, я увидел черный квадрат, стремительно несущийся прямо на меня. Это был автомобиль. Мощный внедорожник с тонированным лобовым стеклом, который локомотивом пробивал дорогу сквозь царство грязи и воды.

Я вскинул пистолет, вопя «Стоять!», но из-за рева двигателя и клокота тонн воды, ниспадающих сверху, и сам не расслышал собственный голос. Пятясь назад, я открыл огонь. Три, пять, семь выстрелов. Все пули легли в лобовое стекло со стороны водителя. Нас разделяло буквально 5—6 метров, когда внедорожник резко вильнул влево. Я шарахнулся в другую сторону, поскользнулся и рухнул в грязь. Матерясь и рыча от злости и одновременно страха, я вскочил и обернулся, готовый продолжать огонь.

Внедорожник застыл, когда путь ему преградила каменная стена тянувшегося справа склада. Врезался в нее и замер.

Я бросил взгляд на Маслова. Тот хрипел, продолжая подергивать конечностями, но теперь движения были все слабее и слабее.

Опоздал. Опоздал во всем.

Стиснув от отчаяния зубы, я бросился к внедорожнику. Готовый стрелять, распахнул водительскую дверцу. Из автомобиля головой вниз вывалился человек в костюме. Лицо отсутствовало, вместо лица была одна большая кровавая рана. Как минимум две пули угодили ему в лицо, разнеся и обезобразив все ткани. По зализанным на затылок волосам я догадался, что это Пинженин.

Кажется, только что закончилась чья-то очень яркая, но до неприличия короткая профессиональная и политическая карьера.

Где-то вдалеке что-то треснуло. В ту же секунду мою левую руку пронзил жар. Я дернулся, ища угрозу. Два пятна в грязи. Склад. Тянувшаяся за ним железная громадина промышленной эстакады.

Где-то там, наверху, вспыхнуло слабое пятнышко. Не дожидаясь треска выстрела, я побежал вперед.

Пронесло, пуля меня не задела. Сейчас я сосредоточился лишь на одном – добежать до стены заброшенного цеха, отделявшего меня и эстакаду. Тогда я буду в укрытии. На это ушло почти четверть минуты, и вот я, насквозь мокрый и грязный, вжался в спасительную стену. Осмотрел руку. В левом предплечье был вырван клок кожи и мяса. Рана кровоточила, ныла и горела огнем, но я видел, что рана поверхностная.

Левая рука слушалась с трудом, каждое движение вызывало жгучую боль в ране. Но я, стиснув зубы, все же сделал это – выудил из кармашка кобуры запасную обойму и вставил ее в рукоятку пистолета взамен опустошенной.

Девять патронов. Это был весь мой арсенал. Я надеялся, что этого хватит.

Пробравшись к углу, я осторожно выглянул. Теперь эстакада была гораздо ближе – около 40—50 метров, рукой подать. Я видел бетонные блоки и длинную металлическую конструкцию, тянувшуюся параллельно земле на высоте в 20—25 метров.

По верхотуре эстакады перемешалось серое пятнышко – это все, что я сумел разглядеть за густой и настырной стеной дождя. Оно двигалось к бетонным колоннам, у которых смутно угадывалась черная вертикальная полоса отвесной лестницы. Пятнышко застыло, достигнув спуска. Я вжался в стену, высовываясь из-за угла лишь одним глазом. Пятнышко – кем бы оно ни было – не заметило меня. А потому вскочило на лестницу и поползло вниз.

Винтовка, пытался сообразить я. Из винтовки нужно стрелять из двух рук. На лестнице это невозможно. Когда простейшая мысль пронзила мой мозг, я взвился угрем и рванул к эстакаде.

Пятнышко заметалось – человек увидел меня. Я ускорил бег, щурясь, чтобы избавить глаза от заливавшей лицо воды. Пятнышко резко ускорилось, теперь буквально слетая вниз. На бегу я поднял руки. Левая немела на глазах, но свою функцию – поддерживать ударную правую руку – она была еще в состоянии. Пятнышко приобретало очертания человека. Он спрыгнул, когда нас разделяли жалкие 15—20 метров. Плечистая фигура и мясистая физиономия с залысинами на голове подсказали мне, что это Грач. Я склонил голову, беря его на прицел. Грач сорвал винтовку с плеча, вскидывая оружие. И тогда я выстрелил.

И позиция, и расстояние были, почти как в тире. Я целился Грачу в переносицу. Из-за погодных условий или из-за ранения, вызывавшего малозаметную дрожь, пуля угодила совсем не туда. Она вошла в пазуху левой ноздри, оставив после себя отверстие размером с пятирублевую монету. Голова Грача дернулась, а потом на бетонном столбе за его спиной вдруг возникла безобразная алая клякса. Выходное отверстие было значительно больше, сразу давая понять, что эта черепная коробка разнесена вдребезги.

Еще до того, как припасть спиной на поручни ржавой лестницы и затем медленно сползти вниз, Грач был мертв.

– Вот так вот, б… дь, – пробормотал я и опустил оружие.

Раненая рука, а вместе с ней и я сам, слабели на глазах. Развернувшись, я побежал к Маслову, темным пятном посреди царства тотальной грязной жижи видневшегося между двумя заброшенными монолитами. Ноги становились ватными и слушались все хуже, поэтому, когда я наконец добрался до Маслова, то буквально рухнул на колени рядом с ним.

– Эй, чувак, – выдохнул я, склоняясь над Масловым.

Он был без сознания. Спрятав пистолет в кобуре, я нащупал пульс на его шее. Пульсация прощупывалась с трудом – но все же прощупывалась. Маслов был жив!

Маслов

В больнице я провел ровно пять дней. В первые сутки, когда я был без сознания, в меня влили целое море крови, потому что у меня была большая кровопотеря, после чего выудили винтовочную пулю, застрявшую в лопатке, и заштопали. Трое суток уколов антибиотиками и капельницы с глюкозой, чтобы напитать силами едва не отдавший концы организм – и я был почти в норме. Левая часть тела – начиная от шеи и заканчивая косыми мышцами живота – ныла от любого движения, но раны затягивались, а обезболивающие таблетки, когда становилось совсем невмоготу, делали свое дело.

На третьи сутки моего пребывания в хирургическом отделении на пороге палаты, которую я делил с четырьмя бедолагами, возник человек в костюме. Невысокий, жилистый, с седоватыми волосами и вытянутым лицом, он был мне смутно знаком. Где же я видел его раньше?