Книга Ошибка Перикла - Иван Аврамов

Один из самых «веселых» домов в Афинах на мгновение ослепил Сострата: будто громадный павлин взмахнул перед ним своим роскошным хвостом — то в лучах послеполуденного солнца горела, переливалась, зазывно кричала плотная, непроницаемая оконная драпировка. На ближнем окне — пурпур напополам с золотом, на дальнем — небесная синька, рассекаемая охряными клиньями. А вывеска напоминала о том, что жизнь хороша, пока ты еще мужчина. Мощный фаллос, которым бы восхитился сам Геракл, смотрел в небо, как вставший свечой жеребец. Грубое, далекое от изысканности, но все-таки пиршество цвета, красок, бесстыдство оголенного символа аукнулось, отозвалось в Сострате страстным зовом плоти. Да, он был не стар, далеко еще не стар!.. И ему повезло, что пусть с опозданием, но он таки сумел открыть для себя золотоносную жилу, благодаря которой ему теперь доступно многое, в том числе и предстоящая утеха.

Рыхлая, явно не отказывающая себе в еде и питье хозяйка дома, по внешности скорее всего фессалийка, впилась цепким взглядом в посетителя, явно оценивая, не ошибся ли он адресом. Она отметила про себя, что тот одет вполне прилично, а чуткий нос ее уловил исходящий от мужчины запах весьма дорогих благовоний. Но этого еще недостаточно. Наметанным оком старая карга определила, что перед ней обыкновенный простолюдин, которому, в принципе, вход в ее заведение не заказан, лишь бы золотишко у него водилось. Но насчет этого гостя полной уверенности у нее не было.

— Хочешь выбрать какую-нибудь из моих девчонок? — с легкой хрипотцей, словно только что проснулась, спросила хозяйка. — Присмотрись — некоторые из них перед тобой.

Во внутреннем дворике тихо, как лесной ручеек, журчал нежный наигрыш флейты. Семь или восемь девушек, томно развалясь на низких скамейках, попеременно обращали на посетителя словно безразличные глаза и тут же их отворачивали, разыгрывая из себя невиданных скромниц. Позы, однако, принимали самые недвусмысленные, ненавязчиво, точно ненароком, выставляя напоказ те самые свои соблазнительные прелести, на которые мог купиться пришелец. Одни нежно оглаживали, слегка приподнимали круглые обнаженные груди, обольстительно притрагиваясь к соскам, будто это не соски, а виноградинки — какие еще прелести у этих девчонок, можно было лишь догадываться, поскольку ноги и то, что повыше, намеренно скрывала белая ажурная ткань. У других, наоборот, груди покоились под тонкой, но хорошо дающей знать об их очертаниях, повязкой, зато бедрами, талией и всем прочим, что было открыто, пожалуйста, любуйся всласть. Третьих можно изучать совершенно беспрепятственно, как вершину горы в погожий день — тончайшая дымка вуали здесь не помеха…

— У тебя первосортный товар, — одобрительно сказал Сострат, замечая, как некоторые диктериады уже делают ему с помощью большого и безымянного пальцев колечко. Но сам он, однако, не торопился. — Скажи честно — неужели здесь, среди них, и твоя самая красивая девочка?

— Наиболее ценное украшение хранят в ларце, не так ли?

— Ты хочешь сказать — эта твоя красотка сейчас во внутренних покоях?

— Если ты имеешь в виду «Синеокую Стафилею», или «Маленькую Стафилею», как ее назвал один и тот же человек, то да.

— Я хотел бы взглянуть на твою жемчужину.

— Ты уверен, что она тебе по зубам? — с легкой ехидцей поинтересовалась фессалийка.

— А ты полагаешь, что видишь человека насквозь? Дай-ка я взгляну на твою жемчужину, а потом уж и поторгуемся.

— Я на «Синеокую Стафилею» цену не сбавляю. Знаешь, сколько она стоит? Пять золотых статеров. И еще к твоему сведению: она обычно ублажает не кого-нибудь, а благородного Ксантиппа, старшего сына великого Перикла.

— Все свободные афиняне равны между собой, — назидательно сказал Сострат, вспомнив недавний разговор на агоре. — Позови-ка, любезнейшая, «Стафилею».

Тучная выдра сделал знак, по которому одна из молодых прелестниц устремилась внутрь дома. Через минуту на пороге появилась «Синеокая Стафилея». При виде ее Сострат не смог скрыть изумления — без сомнения, это было само совершенство. Сын Луковицеголового, этот блестящий избалованный аристократ, обладал безупречным вкусом — тонкая изящная лоза, отягощенная странно большущими гроздями, устремила на Сострата узкие синие глаза, кажущиеся еще синее из-за немыслимой желтизны волос. Не дожидаясь зазывного знака, Сострат поднял вверх указательный палец правой руки. Улыбаясь, «Синеокая Стафилея» еле заметно кивнула — она сразу поняла, что делается в душе Сострата, ей, как и всякой женщине, была приятна власть над мужчиной.

— Итак, пять статеров, и ты ею обладаешь.

— Но ведь это целое состояние, — потрясенно возразил он.

— Смотря для кого. Неужели ты, уважаемый, думаешь, что я отдаю моих девочек за килик вина и зажаренную куриную ножку — дешевок-«волчиц» ты можешь легко найти ночью или даже днем на грязных задворках Афин или Пирея. Мне сдается, следует пожелать тебе счастливого пути?

— Три статера. Это все, что у меня есть. Не так уж мало! — в сильнейшем волнении Сострат дал себе слово, что, если эта старая шлюха не согласится, он тут же придушит ее, как курицу.

То ли учуяв острым своим нюхом, что клиент готов к безрассудному поступку, то ли посчитав, что предлагаемая им цена вполне пристойна, фессалийка неожиданно уступила:

— Что ж, давай деньги и иди развлекайся. «Стафилея» ждет тебя.

Никогда, разве что в самой ранней юности, Сострат не желал так женщину. Возлежа на широком, как площадка на Пниксе, ложе, он спросил у девушки:

— Правда, что тебя навещает Ксантипп, Периклов сын?

— Да, он бывает у меня часто. Он говорит, что без ума от меня.

— Тогда расскажи, что обычно делает с тобой Ксантипп.

Она, кажется, поняла, почему он так спросил ее.

— Если хочешь знать правду, то скорее не он что-то делает со мной, а я с ним.

— Хорошо. Делай со мной то, что ты делаешь с ним.

Он увидел, как «Синеокая Стафилея» в полный рост выпрямилась над ним, расставив ноги так, что изящными лодыжками касалась его бедер, и медленно, чуть подрагивая неправдоподобно большими грудями, начала приседать, неотвратимо, как сама судьба, приближаясь и приближаясь к нему…

Трижды «Стафилея» незаметно переворачивала песочные часы, и трижды бесшумная струйка отсчитывала время, в течение которого Сострат чувствовал себя не простолюдином, а самым настоящим аристократом. Ради этого стоило расстаться с тремя золотыми статерами…

ГЛАВА X

— Как ты думаешь, что получится из нашего мальчика, когда он вырастет? — Аспасия устремила на Перикла задумчивый взгляд прекрасных темно-карих глаз, которые из-за ослепительной белизны кожи казались почти черными, потом перевела их на сына, который в самом конце перистиля так увлекся панкратием[133]со своим воспитателем Исократом, что по-настоящему колотил его своими маленькими крепкими кулачками. Когда мальчик родился, именно Аспасия настояла, чтобы он был назван Периклом — в честь знаменитого отца.