Книга Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз

Он поднял кубок, сделал большой глоток и начал:

Его холсты не устарели:

Я б вдул «Венере» Боттичелли.

Собутыльники расхохотались.

Но Микеланджело святых

Не потащил бы я в кусты.

Онорио забарабанил ладонями по столу.

– Вот она, настоящая поэзия!

– А теперь про Джованни Бальоне. – Караваджо разошелся.

– Ну вот, начинается, – вздохнул Просперо.

Бальоне гнусным «Воскресением»

Дал плоти грешной усмирение.

«Екатерина» Караваджо

Плоть оживит любовной жаждой.

Марио похотливо потерся о плечо Просперо. Караваджо, едва сдерживая смех, продолжал:

Маэстро Рени написал скрижаль

С заветом Моисея. Но Мадонна

Исполнена красою бесподобной –

И заповедь нарушить мне не жаль.

Лена смущенно рассмеялась. Караваджо снова нежно сжал ее пальцы.

– Истинное произведение искусства – это женщины, – воскликнул Гаспаре, оживленно взмахнув рукой. – Можно мне? Синьора Меника.

– За скудо отсоси-ка, – захихикал Марио.

Гаспаре попробовал снова:

– Меника прекрасная.

– За два – на все согласная.

– Почему бы тебе и про меня не сочинить стишок? – Лена уткнулась носом в шею Караваджо. Тот вскочил так поспешно, что стол качнулся, и друзья бросились ловить свои кубки. Он потащил Лену за руку прочь из таверны – шатаясь, они исчезли за дверями. Просперо заулюлюкал им вслед и сделал непристойный жест.

В напряженном молчании Караваджо шагал по Корсо – так быстро, что Лена едва поспевала за ним. Лицо его, однако, оставалось спокойным и безмятежным. Они вошли в мастерскую.

Лена остановилась перед «Мадонной Лорето», неподвижная, как ее изображение. В тишине Караваджо, казалось, слышал шорох юбок Мадонны – но нет, это его модель переступила с ноги на ногу, качнув бедрами.

– Маэстро Рафаэль изобразил пророка Исайю на фреске одной из колонн в церкви Святого Августина. Когда они повесят в этой церкви Мадонну, ты думаешь, кто-нибудь бросит хоть один взгляд на живопись Рафаэля? Они придут смотреть на тебя. И ты все еще хочешь, чтобы я сложил про тебя две строки дурных виршей?

Она покачала головой, тихо шагнула назад и упала на его постель.

* * *

Поднявшись с ложа любви, она завернулась в одеяло и встала перед «Мадонной Лорето»:

– Эти нищие старики молятся ей. Но она не дает им благословения.

– Мадонна торопится унести сына домой, – Караваджо поднялся с кровати. – Но их благоговение так велико, что паломники убедили ее чуть помедлить и благословить их. Я хочу, чтобы люди, глядя на мою картину, поняли, что они сами должны извлекать из религии благодать. Это они оживляют Пресвятую Деву, дают ей жизнь.

– Тогда тебе повезло, что я не Дева. Тебе не надо особо стараться.

– Счастливчик, ага.

– Да уж, тебе все легко достается, – она закутала его в одеяло. – Старики на картине напомнили мне моих бабушку и деда.

Лена склонила щеку на его плечо. Каштановые волосы рассыпались по ее груди, закрывая соски того же красно-коричневого оттенка. Он запустил пальцы в густые пряди – впервые за все время.

– А твои дед и бабушка еще живы? – спросила она.

Он вспомнил, как отец закрывал мертвые глаза деда.

Годы во дворце Маркезе, ссоры с сыновьями Костанцы, холод родного дома, когда он посещал убитую горем мать. Той же рукой, которой Микеле только что касался волос Лены, он расстегивал штаны на Фабрицио и гладил его ягодицы. «Теперь все по-другому. Отныне я связан с жизнью, которую вел раньше, не прочнее, чем мое искусство связано с полотнами, написанными много лет назад». Он покачал головой:

– Никого не осталось.

– Ни родителей, ни братьев, ни сестер?

– Никого.

Ее щека еще теснее прижалась к его груди.

– Бедняжка, – прошептала она. – Надо же. Все, кого ты любил, умерли.

–

Глава 4

Успение Марии

Свет, льющийся из высокого окна, отражался от лысин апостолов. Шутки ради Караваджо стал писать святого Иоанна, которого отличал мягкий, тихий нрав, с Онорио. На переднем плане склонилась, уронив голову на колени, плачущая Магдалина – Меника. Багровый полог был единственной дорогой вещью в жалкой лачуге, которую Караваджо изобразил на своем новом полотне.

Он работал над картиной уже не первый месяц, но на месте будущей Богородицы все еще зияло лишь размытое очертание фигуры. Он никак не мог заставить себя написать с Лены лежащий на скорбном ложе безжизненный образ. Она всегда являлась для него воплощением жизни, а не смерти.

По мере того как «Успение Марии» близилось к завершению, беременность Лены становилась все заметнее. Караваджо отправился навестить ее на пьяцца Навона. Укутавшись от ледяной сырости в теплый плащ, она стояла над корзиной с луком, зазывая покупателей, но внезапно закашлялась и обхватила живот руками. Молодой лавочник, провозивший мимо пустую тележку, что-то протараторил, с презрительной ухмылкой кивнув на ее округлившуюся талию. Лена ответила оскорбительным жестом, щелкнув пальцами по подбородку.

Когда Караваджо подошел к ней ближе, в глаза бросилась ее невероятная бледность, что не на шутку встревожило его. «Я так долго ждал любви. Теперь я понимаю, что боюсь ее потерять. Значит, я действительно ее люблю. Наверное, это расплата». Расплата за то, что он со своим порочным прошлым осмелился полюбить богиню.

– У меня ноги отекают, – пожаловалась она. – Мама говорит, на поздних сроках так бывает. Тебе следует поторопиться с картиной, не то придется писать «Мадонну с младенцем».

Караваджо выдохнул струю горячего воздуха. Воображение рисовало ему Лену, почившую в мире и наконец-то избавившуюся от всех страданий. Как передать ее смерть, если он всегда рисовал с натуры? Ему вспомнилась мрачная шутка Онорио в таверне. Он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Микеле! Что-то случилось?

Караваджо поднял ее корзину. Его охватил страх, потому что мысль о ее возможной смерти, ужасая его, одновременно даровала ему. освобождение. «Я этого не переживу – но это и есть возмездие за прошлое».

– Зря я отпускаю тебя торговать зимой. Рынок – не место для женщины в твоем положении.

– Ты опять повздорил с Рануччо?

– Вовсе нет.

«Если я кого и боюсь, так только себя самого».

Он подхватил корзину и потащил ее с площади.

Прощаясь с Леной у ее дома на виа деи Гречи, Караваджо уловил на себе недобрый взгляд ее матери. «Всё по заслугам. Она знает, что я никогда не женюсь на ее дочери. И чем я тогда отличаюсь от любого другого повесы из Поганого садика?» Он шел, ежась от холодного ветра, и представлял себе, как Лена с созданного им смертного ложа возносится в небеса, а исходящий от нее свет опускается на его не достойный слишком высокой награды холст. Войдя в Болотную таверну, он поцеловал Менику с таким пылом, что та захихикала и покраснела.