Книга Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз

В первые годы в Риме Караваджо писал жанровые сатирические картины. Он изображал карточных шулеров, чтобы позабавить кардиналов, которым нравилось щекотать себе нервы, представляя запретную темноту таверн, заполненных простонародьем. Он написал мальчика, укушенного ящерицей, – это было предупреждение природы об опасностях любви; написал мальчика, очищающего фрукты, – поглощенный своим занятием, тот не может заметить, какими глазами смотрит на его нежную шею и тонкие пальцы возможный соглядатай. Его картины были томны, нечисты и подозрительны, как кабаки и спальни, в которых он проводил свои дни. Когда же он изменился? Что толкнуло его на путь, ведущий к Мадонне?

«Отдых на пути в Египет». К тому времени он успел прожить в Риме всего несколько лет и сам едва понимал, что за картину написал. Он изобразил Святое семейство, спасшееся от кровожадного царя Ирода и отдыхающее под звуки ангельской скрипки, с мечтательной ясностью венецианской школы. Но позднее, рассматривая полотно в галерее госпожи Олимпии Альдобрандини, Караваджо понял: он запечатлел на нем то, что хранил в своем сердце.

Мадонна, утомленная странствиями, прильнула щекой к головке ребенка. Сонный малютка Иисус ухватился за ее одеяние, будто видит во сне, как сосет ее грудь. Святую Деву он писал с Анны – подруги Меники. Она знала, что ее ждет недолгая жизнь дешевой шлюхи, но все же верила, что выход есть. В любящей, усталой Богородице Караваджо показал надежду, страх, смирение. И – любовь матери, которая знает, что ее Сын будет принесен в жертву, но готова претерпеть лишения в пустыне, чтобы сохранить Его для предначертанного. И разглядеть все это в лице продажной девки.

Анна уже год как умерла. В двадцать пять лет кожа ее утратила свежесть и чистоту, рыжие волосы потускнели и поредели. Караваджо сидел у смертного ложа, а она вспоминала о той шестнадцатилетней красавице, с которой он писал Пресвятую Деву. Когда душа Анны покинула тело, Микеле приник головой к ее груди и, сам себе удивляясь, расплакался. Многие из его знакомых потаскух исчезли с улиц – но, замечая это, он пожимал плечами, не больше. А по Анне плакал так, словно ей взамен в галерее его души появилось изображение смерти.

Караваджо дотронулся кончиками пальцев до ноги своей новой Мадонны, провел по подъему. Пора отпустить ее. Художник послал ей воздушный поцелуй и сошел по лестнице на улицу.

В Болотной таверне ему пришлось прищуриться, чтобы найти дорогу в темноте. Что-то мелькнуло у фонаря рядом со стойкой – это Лена махала ему рукой.

* * *

Они пили крепкое вино с вулканического острова Искья. Лена прижималась к плечу Караваджо. Кубок в руке, круг бражничающих друзей за столом. Безудержное, необузданное веселье охватило его. Он любил всех и каждого. Напротив него Гаспаре обнимал Менику. Марио Миннити втыкал кинжал в доску между пальцами Онорио, пока не порезал тому кожу. Онорио ударил его ладонью в нос и засмеялся, когда потекла кровь. Просперо, скуля по-собачьи, принялся зализывать ранку на большом пальце Онорио.

Оттолкнув Просперо, Онорио обнял Караваджо за плечи:

– Пойдем-ка, сыграем в карты.

Караваджо отмахнулся от него и отпил еще вина.

– Ты ведь закончил свою Мадонну? Ну так айда в загул – как всегда, когда ты дописываешь картину.

– Не могу. Шипионе договорился о новом заказе – работу надо начать сразу. Сегодня я праздную, а завтра снова запрусь в мастерской.

– Что за заказ? – архитектор осушил свой кубок.

– «Успение Богородицы» для босоногих отцов-кармелитов в церкви Санта-Мария делла Скала.

– Пресвятая Дева возносится на небеса, а изумленные апостолы воздели руки и возвели очи горе? Не твой это стиль!

– Да ты никак держишь меня за Бальоне, stronzo[10]? – Караваджо хлопнул друга по руке. – Ничего этого не будет. Я напишу ее мертвой.

Онорио молчал, внимательно глядя на друга.

– Я ведь написал мертвого Христа, – напомнил Караваджо. – А мать что, нельзя?

– Христа ты можешь писать мертвым, потому что мы знаем, что Он воскреснет. Но ни разу ни один художник не написал смерть Богородицы иначе, чем в виде славного вознесения на небеса. Как будто она и не умирала вовсе.

– А у меня будет мертвая.

Воспаленные глаза Онорио сверкнули из-под челки так злобно, что у Караваджо перехватило дыхание.

– Стало быть, и позировать тебе должна покойница – для вящего правдоподобия.

Онорио произнес это шепотом, но Просперо и Марио мгновенно прекратили разговор – видно, расслышали его речь. Оба испугались. Караваджо думал об убитом в драке у дворца Фарнезе – он не забыл, как бессовестно Онорио хвастался этим злодеянием.

– Ладно, пошли, сгоношим тебе Богоматерь. Прирежем какую-нибудь шлюху, делов-то, – зубы Онорио сверкнули в свете свечей.

Караваджо вмиг протрезвел. Он понимал, что должен остановить Онорио, но не мог вымолвить ни слова – у него дрожали губы.

Вдруг Онорио вскинул вверх обе руки и радостно завопил:

– Вот я тебя и провел, сукин ты сын! Обманули дурака! – он схватил Караваджо в охапку и поцеловал в макушку. – А ты и поверил!

Собутыльники засмеялись от облегчения, хотя страх еще не совсем покинул их. Онорио шутливо ткнул Караваджо кулаком в живот. Как ни слаб был толчок, а внутри у художника похолодело.

– Господи Иисусе, я чуть со страху не помер, – воскликнул Марио.

Онорио, привстав, потянулся через стол и чмокнул его в щеку.

– Я бы могла, Микеле, – Лена сжала руку Караваджо. – Могла бы изобразить для тебя мертвую Богородицу.

Сердце художника, растревоженное злой шуткой Онорио, забилось еще сильнее. «Я не смогу смотреть на нее мертвую, даже понарошку».

– Мне понравилось позировать, – сказала она. – И как ты рассказывал мне о том, что Пресвятая Дева могла бы думать. Я представляла себе мысли Мадонны и показывала их лицом. Это ведь нетрудно, притвориться мертвой – лежи себе тихо, и все, больше ничего не требуется.

– Нет, лучше попроси прикинуться мертвой Менику, – предложил Марио. – Она в такой же позе на жизнь зарабатывает.

Меника только лениво отмахнулась от него.

– Ты так и не показал мне готовую «Мадонну Лорето», – Лена просунула руку в ладонь Караваджо. – Когда я смогу на нее взглянуть?

Он перевел взгляд на кубок с вином. Пока что картина принадлежит ему – стоит на мольберте у него в мастерской.

– Я тоже хочу посмотреть на твою «Мадонну», – сообщил Гаспаре, – чтобы написать о ней стихи.

«Лена не такая, как те, пропащие. Она под моей защитой». Караваджо развеселился:

– Лучше дай я тебе свои стихи почитаю. Они не столь утонченные, как чувства нашего несравненного поэта синьора Гаспаре, – но, возможно, лучше подходят к обстановке.