Книга Александр и Алестрия - Шань Са

Бабочка со сломанными крыльями станет мертвым листком,

Амазонка, которой сломали крылья, станет блуждающей душой.

Казалось, Алестрия не слушает. Ее взгляд терялся в пустоте. Она улыбнулась облаку, и улыбка вышла глупой.

Я потащила ее к муравейнику.

— Смотри: они идут вперед, отступают, кружатся и идут дальше. У муравьев нет глаз, и они движутся, повинуясь мысленным приказам своей царицы. Она прячется в подземном дворце и направляет всех муравьев: так душа управляет телом, в котором обитает. Без царицы муравьи не находят верного направления. Они не покидают муравейник из страха, что не сумеют вернуться. Они блуждают в подземных лабиринтах. Они мерзнут и голодают. Если на них нападают враги, они гибнут — все, один за другим, поэтому не способны защищаться.

Алестрия не отвечала. Она меня не слушала. Александр забрал с собой ее уши, чтобы нашептывать любовные заклинания и околдовывать даже издалека.

Я взяла Алестрию за руку и кивнула на пчел, деловито жужжавших в чашечках цветов.

— Ненавижу пчел! — воскликнула я. — Они воровки и убийцы. Их привлекает аромат, они кружат вокруг цветов, поют им песни, клянутся в вечной верности. Наивные, чистые цветы раскрываются и допускают пчел до своих сердец. Пчелы целуют цветы, пока не отыщут мед, забирают его и улетают. Оплодотворенные пчелами цветы разрешаются от бремени плодами и умирают в печали.

Алестрия по-прежнему не отвечала. Слезы выступили у меня на глазах, я поймала кузнечика и сказала ему:

— Ты, такой маленький, но такой юркий, ты, неутомимый путешественник, будь моим гонцом! Карабкайся на горы, переплывай реки, лети в степи! Лети на землю Сиберии! Скачи с цветка на листок, с листка на ветку, с камня на дерево и однажды утром окажешься на ладони одной из наших сестер! Скажи ей, что мы не умерли. Что вернемся. Что царица здорова и думает о своих сестрах! А потом не медли, мой кузнечик! Возвращайся и принеси нам известия о Сиберии. Я верю, ты скажешь: там все в порядке. Дети подросли, они бегают и скачут верхом. Одна из тетушек ушла, чтобы умереть. На племя напали враги, но амазонки храбро оборонялись, и царица будет гордиться нами. Вернись, Талестрия! Вернись, Тания!

Алестрия кинулась бежать, я неслась следом, рыдая навзрыд:

— Там, где проходит армия Александра, земля дрожит, а птицы улетают. Там, где прошла армия Александра, трава вытоптана, цветы сорваны, деревья повалены, а реки вышли из берегов! Там, где нельзя пройти, Александр выжигает землю! Если мужчины сопротивляются, он их убивает, а женщин похищает! Ты ослепла, моя царица!

Я осушила слезы и закричала, как безумная:

— Я ненавижу Александра!

Ветер подхватил мой крик, и он еще долго звучал в долине, эхом отражаясь от облаков. Я никогда не кричала так отчаянно. Этот крик освободил меня. Я вдруг поняла, что больше не боюсь убийц, оторвавших меня от материнской груди.

8

Ливень с градом обрушивался на солдат, и они прикрывались щитами. Резкие порывы ветра сбивали их с ног, швыряли в лицо ветки. Они барахтались в ледяной грязи, втыкали в землю копья, тщетно пытаясь устоять на ногах. Первая шеренга обрушивалась на вторую, та увлекала за собой третью… Падая, солдаты ранили себя собственным оружием. Испуганные лошади ржали, тщась подняться на ноги. Молния била в землю, разрывая завесу тьмы. В серебряном свете деревья напоминали выросших из-под земли титанов. Персы падали на колени, чтобы помолиться, греки и македонцы искали путь к отступлению.

Я прокладывал себе дорогу в этом хаосе, сидя верхом на Буцефале. Я кричал, приказывая моим людям встать, перестроиться и идти вперед. Дождь леденил тело, слепил глаза. Раскаты грома перекрывали крики людей. Дождь пытался смыть с лица земли армию Александра. Дождь был посланцем неизвестных божеств, желавших помешать мне в поединке с самим собой.

Ливень перешел в мелкий дождь. Казалось, он будет идти вечно. Солдаты разбили лагерь и разожгли костры. Персидский воин ворвался в мою палатку, чтобы доложить о бедственном состоянии своего полка. Он потерял сознание, я приказал уложить его и продолжил разговор с генералами. Когда несчастный очнулся, его охватили стыд и страх: он упал к моим ногам и молил наказать его.

— Солдат, — ответил я, — Дарий приговорил бы тебя к смерти, посмей ты слегка запачкать его трон. Александр поступил иначе, чтобы спасти тебе жизнь. Для Дария она ничего не стоила. Ты был рабом, тебя можно было сломать и выбросить, как вещь. Для Александра ты свободный человек, доблестный воин. Возвращайся к своим людям. Скажи, пусть отдохнут перед новым сражением.

Дождь был провозвестником тяжких испытаний. Юный паж Гермолай, сын Сопола, знатного македонского воина, замыслил убить меня. Один из сообщников выдал заговор, и Гермолая привели на суд македонских солдат, ибо по законам нашей родины только они имели право выносить приговор. Он не только охотно сознался, но даже пытался воспламенить толпу речами против меня.

— Ты, Александр, убивал невиновных! Аттал, Парменион, Филот, Александр Линцест и Клит прикрывали тебя щитами от врагов и рисковали жизнями ради твоих побед и твоей славы. Вот как ты их отблагодарил: Клит истек кровью на пиршественном столе; Филота пытали и позволили персам издеваться над ним. Ты воспользовался Парменионом, чтобы убить Аттала, а потом казнил и его. Так ты вознаградил македонцев!

Солдаты протестующе кричали, Сопол хотел собственноручно перерезать сыну горло. Я жестом остановил его и сделал знак Гермолаю продолжать.

— Мы слишком долго терпели твою жестокость и унижение, которому ты нас подверг, заставив одеваться на варварский манер! Ты живешь, как перс, а мы хотим сражаться за македонца!

Имена Пармениона, Филота, Клита отдавались в ушах раскатами грома. Отец, любовник, друг… они предали меня. И все были убиты. Но посеянное ими зло жило в таких, как Гермолай. Даже после смерти они вредили мне, рождая в головах солдат мысль о мести за мнимых праведников.

Гермолай умрет, но его место займут другие заговорщики. Недовольство, ярость и мятеж — вечные спутники победы. Александр многолик. Сколько македонцев, персов, греков, солдат, мужчин и детей, столько и Александров. Каждый народ оценивает его с позиций своей культуры, своей религии. Каждый человек понимает его, исходя из собственного воспитания, родственных связей, прошлого. Те, кто уже встречал его, судят по слову, взгляду, лицу, одежде, настроению. Те, кто никогда не видел Александра, составляют мнение о нем по слухам и мифам, внушают восхищение или ненависть. Все берут от Александра то, в чем нуждаются, и отрекаются от него, если им это выгодно.

Ни Платон, ни Аристотель никогда не задумывались об этом парадоксе. Никто никогда не внушал окружающим столь противоречивых чувств. Меня любили и боялись, желали и ненавидели, и я сдался, не в силах справиться с подобным разнообразием чувств. Я приношу себя в дар современникам, обитающим на огромном завоеванном мной пространстве на Западе и на Востоке, и тем, кто после моей смерти будет хулить меня, как адскую злобную тень, или воспевать, как луч солнца, пробуждающий жизнь и красоту, как бога, как жертву на заклание.