Книга Александр и Алестрия - Шань Са

Но решение было принято. Никто не заставит меня отступиться. Я не изменю своего решения — мне безразличны изумление персов, гнев македонян, завывания Багоаса и доводы Гефестиона. Алестрия станет моей царицей.

Я вызвал сатрапа Бактрианы Оксиарта и приказал ему объявить Алестрию одной из своих дочерей. Я выбрал для будущей супруги персидское имя Роксана, что значит «сияющая».

По случаю нашей свадьбы во всех завоеванных мною городах на Востоке и на Западе были устроены пышные торжества. Все народы должны были праздновать союз Александра Великого с уроженкой покоренной им Азии: этим символическим жестом царь предлагал всем последовать его примеру.

В нашем лагере праздник вышел печальным. Певцам недоставало вдохновения, танцоры не ощущали восторга. Кассандр на пир не явился, не было и Багоаса — из-за лихорадки он не покидал ложа. Персидские сатрапы касались моих золотых сандалий, целовали край платья царицы и отступали в тень. Македонские генералы повторили клятву верности. Бесцветные голоса выдавали их разочарование. Они хотели бы видеть царицей соплеменницу, чтобы она произвела на свет светловолосого и зеленоглазого принца, чтобы усмирила властолюбие супруга, и тогда он не пойдет дальше на Восток и вернет армию домой. Я смотрел в темноту, на горящие костры. Над огнем жарилось на вертелах мясо, разбрызгивая вокруг туш ароматные капельки-искры. Алестрия сидела на троне рядом со мной. Она была в темно-красном одеянии, расшитом золотыми фениксами, серебром и драгоценными камнями, с подведенными на персидский манер глазами и нарумяненными щеками. Ее черные сверкающие глаза с гордой снисходительностью взирали на царедворцев и пьяных солдат. Я скользнул рукой под накидку с бубенчиками и нашел ее руку. Наши пальцы переплелись и завели нежную беседу, гул окружающего мира стих. Я сказал Алестрии, как грущу из-за того, что вижу мир иначе, чем мои соплеменники. Македоняне сильнее греков и персов жаждали покинуть поля сражений и вернуться к родным очагам. Они не полюбили ни экзотические фрукты, ни пряную еду, ни душистые орхидеи, ни красивые, хранящие ноги в чистоте туфли. Им казалось, что они достаточно повоевали и много скопили, мысль о том, что награбленное за поход золото упростит жизнь, делала солдат слабыми. Македонянам надоели смерть и страдание.

Рука Алестрии ласкала меня, утешая: «Я возьму твои страдания. Я умру за тебя. Я отправлюсь за гобой на край света. Иди к солнцу. Не останавливайся».

«Как могу я оттолкнуть македонян?! — мысленно восклицал я. — Они избрали меня вождем, когда я был молод и не знал славы. Их шрамы хранят память о жестоких сражениях. Они помогли мне взойти на вершину. Они воевали, чтобы я стал повелителем Азии. Без них я остался бы просто Александром, сыном Филиппа».

«Не оглядывайся на прошлое, — отвечала она, — смотри в будущее. Ты — Александр, но ты и Алестрия. Все, что есть лучшего в моем теле и моей душе, все, что я пережила и переживу, необъятность моей земли, благословение поколений предков, теперь принадлежит тебе. С Алестрией ты самый могущественный человек на Земле. Я — самая счастливая женщина под небесами. Мы оставим армию, оставим рабов и пойдем к солнцу».

Я сильно сжимал ее ладонь, такую же мозолистую, жесткую и решительную, как моя.

Неожиданно охрана разметала праздничную толпу: какие-то чужеземцы явились с тайным даром для царицы. В зал внесли огромный золоченый ящик. Внутри лежал мертвец: тонкое лицо, на голове синий тюрбан с золотыми лепестками. Это был Дарий. На левой стороне груди висел кинжал с золотой рукоятью. Глаза на бескровном накрашенном лице были слегка приоткрыты. Он улыбался.

Один из незнакомцев, с головы до ног закутанный в покрывало, поднес царице глиняную табличку. Я попросил прочесть начертанные на ней знаки.

Ты прозрела истину.

Ты вправе любить.

Ты вольна выбирать.

Выбирать — значит любить.

Я не позвал Багоаса, чтобы он удостоверил личность мертвеца. Меня больше не волновало, жив Дарий или мертв. Его тайно похоронят со всеми полагающимися почестями и ритуалами. Послание было адресовано мне. Алестрия выбрала меня. У меня больше не было соперника.

Костры погасли, начался новый день.

По лагерю мимо моего брачного шатра сновали солдаты, ведя в поводу фыркающих лошадей. Я вскочил на ноги и облачился в боевые доспехи.

Алестрия, я оставляю на тебя мой лагерь, который отныне будет зваться Городом царицы. Я поручаю тебе женщин, детей, торговцев и десятитысячный гарнизон. Я ухожу сражаться, ты присоединишься ко мне позже.

Не плачь, моя царица, утешься, Алестрия. Минуют тридцать дней, и мы снова увидим друг друга. Твой бог защитит меня от стрел врагов, мои боги отведут копья оставшихся за спиной заговорщиков. Ты моя ласточка под дождем, мой алый лавр. Жди меня, я вернусь и орошу твое тело моим соком. Наша любовь станет жизнью, и эта жизнь переживет вечность.

Я откинул полог палатки. Евнухи опустились на колени и простерлись ниц вдоль красного ковра, по которому я шел к Буцефалу. Я прыгнул в седло и обернулся в последний раз.

Алестрия стояла перед палаткой. Она казалась такой маленькой. Она плакала. Я ощутил боль. Она рванулась ко мне, она бежала — босая, беззащитная. Я послал Буцефала в галоп, чтобы не поддаться искушению и не подхватить ее в объятия.

Лошади неслись вперед, сталкиваясь боками. Копье ударялось о копье, отбивая ритм. Звучали короткие команды. Рога персов трубили начало новой, еще более жестокой войны. Утреннее солнце опалило меня своим жаром, и я на мгновение ослеп. Мне грезились армии, города и народы. Я избавился от них, чтобы жениться на царице без царства. Теперь я должен оторваться от нее, чтобы победить новые армии и покорить новые города.

Такова моя судьба.

По лугу протекал теплый ручей. Здесь, вдали от нескромных взглядов мужчин, женщины мылись, терли друг другу спину, расчесывали волосы и отдыхали на берегу, где росли незнакомые цветы. Одна из персиянок сказала, что это орхидеи. Они качали изящными листочками и смотрели на меня глазами-лепестками, касались друг друга и что-то шептали, трепетали и прятались друг за другом, чтобы понасмешничать. Алестрия сидела на плоском камне и с печалью глядела на свое отражение, а служанки поливали ее водой из золотых ковшей и охлаждали тело душистыми листьями мяты. Я знала, что она снова думает об Александре. Глядя в воду, она видела его. Я страдала из-за печали моей царицы.

Чтобы утешить повелительницу, я построила лодку. Алестрия устроилась на носу, я села на весла. Наконец-то она улыбалась. Я, Ания, гребла вниз по ручью и пела:

Бабочки — наши сестры.

Потому что любят цветы.

Они машут хрупкими крыльями и перелетают через горы.

Они забывают о еде, дни напролет танцуя в облаках.

Мы, дочери Сиберии,

Мы, дочери Сиберии,

У нас крепкие тела,

Но такие же хрупкие крылья.

Бабочка со сломанными крыльями станет мертвым листком,

Амазонка, которой сломали крылья, станет блуждающей душой.