Книга Испить до дна - Елена Ласкарева

И только живой человек способен распознать разность температур. Для умершего существует лишь вечный холод.

А она явственно чувствовала: ее икры и ступни пригревает жаркое солнце, а мокрый затылок начинает мерзнуть. Значит, голова в тени.

— Держи ноги в тепле, а голову в холоде, — бывало, учила ее уму-разуму бабушка, и вот — теперь это образное наставление воплотилось в реальность...

«Ура! Я жива, жива, жива!!!»

А раз уж жива — можно попробовать открыть глаза.

Попробовала — удалось.

Взгляд уперся в яркий полосатый тент-зонтик. Такие разбросаны по всему огромному побережью острова Лидо, хотя курортный сезон еще, собственно, не начался.

Выходит, Алена уже не в море, а на берегу.

И — вот оно возникло, то самое, мельком увиденное среди адриатических волн бледное мужское лицо. Оно загородило радужные полосы полотнища пляжного зонта.

Венецианец-спаситель.

Или спасатель? Может, это его служба и оплачиваемая обязанность — вытаскивать из воды незадачливых, чересчур самоуверенных и неосторожных купальщиков?

Служба или не служба — неважно. Благодаря ему продолжается земное существование Алены Вяземской, Ленки Петровой, обычной девушки, а не какой-то там русалки.

— Грацие, синьор, — проговорила Алена, и это было все, что она помнила из итальянского.

Его нахмуренное, встревоженное лицо разгладилось, по тонкому красивому лицу разлилась счастливая улыбка, а глаза как будто изменили цвет, из серо-стальных превратились в ярко-синие.

— Не за что меня благодарить.

Он в самом деле ответил по-русски или опыт работы над портретами помог Алене прочесть смысл сказанного по его мимике?

— Слава Богу! —добавил загадочный венецианец, теперь уже точно на ее родном языке, с легким московским аканьем, без каких бы то ни было признаков итальянского акцента.

Русский спасатель, специально обслуживающий русских тонущих курортников?! Для каждой нации — свой пляжный работник...

Тьфу! Бред какой-то... бред сивой кобылы в яблоках... И почему-то в голове навязчиво вертится кличка этой выдуманной, несуществующей кобылы — Маруся...

Что-то привиделось девушке, пока она находилась между жизнью и смертью, а что именно — припомнить она никак не могла. Родовая память — она включается неожиданно и так же внезапно захлопывает доступ в свою сокровищницу.

Ну и не надо! Достаточно бреда и фантазий!

Все самое страшное позади, можно и нужно возвращаться к нормальной жизни.

— Вы что, из России? — спросила Алена у незнакомца.

Он, услыхав родную речь, был удивлен не меньше, чем она:

— А вы что, тоже оттуда?

— Ага. Только вчера приехала. Вы, наверное, эмигрант?

— Нет. Скорее, путешественник. Как вы себя чувствуете?

— Еще не знаю.

Она прислушалась к своим ощущениям.

Вроде бы все нормально, только... с грудью творится что-то странное. Туда должна бы падать тень от тента, а, несмотря на мокрый купальник, тепло, слишком тепло, даже горячо.

Алена приподняла голову.

Какая наглость! Ладони «путешественника» покоились прямо поверх узеньких полосочек ее откровенного бикини.

Но самым для нее ужасным, самым постыдным и невыносимым было то, что ей такое нахальство показалось приятным!

«Утопленница-распутница, — подумала она о самой себе с неприязнью, уничижительно. — Недаром поверье гласит, что русалки бессовестно заманивают в свои сети мужчин... Но я не русалка, и я его не заманивала! Даже не пыталась! Просто тонула, а он... он воспользовался...»

Резким молниеносным движением — откуда только силы взялись, ведь только что лежала пластом! — она сбросила со своего тела мужские руки:

— Как вы смеете! Думаете, раз вытащили меня, значит, уже все позволено?

Он вздрогнул, смутился, отскочил на метр в сторону и совершенно по-детски спрятал руки за спину:

— Простите. Пожалуйста, извините меня, недотепу. Не думал ничего такого... Просто испугался, что вы уже... что вы захлебнулись... короче, делал вам искусственное дыхание, а тут вы очнулись, и я от неожиданности совсем забыл... Не хотел вас оскорбить, поверьте...

Алене стало стыдно: человек ее, можно сказать, с того света вытащил, а она вместо благодарности сразу кинулась обвинять его во всех смертных грехах.

Разве он виноват, что ей понравилось его прикосновение!

Не виновен и в том... что ей ужасно хотелось, чтобы он приблизился снова.

— Это вы меня извините. — Она поправила спустившиеся с плеч бретельки, как будто они могли скрыть ее пышные формы. — Я свинья.

— Непохоже. — Он густо покраснел, избегая смотреть на нее, а все-таки против собственной воли то и дело искоса поглядывая. — Даже самые породистые свиньи не бывают такими прекрасными. Вы — как Венера, явившаяся из пены морской.

Привычное сравнение. Не он первый, не он последний. Для порядка надо возразить:

— Вернее, выловленная оттуда. И никакая не прекрасная, а облезлая, как мокрая курица.

— Курицу вы тоже ничуть не напоминаете. Скорее, жар-птицу.

— Тогда уж жар-рыбу, валяюсь на песочке, воздух ртом хватаю.

— Рыбы бывают куда прекраснее птиц...

— Тогда я и не рыба. Рыбы не тонут.

— Во всяком случае, у меня был удачный улов.

Алена чувствовала себя неловко и пыталась бодриться, из последних сил тараторя:

— Увлекательный получился бы сюжетик для рыбацких баек, не правда ли?

— Да уж... Сколько я водяных существ на своем веку навидался, попадались и удивительные, но таких...

— А, так вы любите рыбачить! «С утра сидит до вечера любитель-рыболов. Сидит, мурлычет песенку, а песенка — без слов». Это про вас, да?

— Ну... в общем... можно сказать и так. Хотя я, пожалуй, не любитель, а профессионал. А вы? Вы не актриса? Может, фотомодель?

— Что вы! Манекенщицы высокие, а я недомерок. Нет, я... шкурница.

Смешно было бы сейчас, беспомощно распластавшись неглиже на приморском песочке, произносить громкое слово «художник». Прозвучало бы выспренно и неестественно. Как будто цену себе набиваешь.

Незнакомец переменился в лице, и снова глаза его стали светло-серыми:

— Что значит «шкурница»? В каком смысле? В переносном или в прямом?

— Скорее в прямом.

Он молчал, обескураженно моргая.

До Алены дошло, что ее собеседник не понимает профессионального сленга художников—прикладников и слово поэтому должно казаться ему ужасным.