Книга Явилось в полночь море - Стив Эриксон

Место Энджи в Апокалиптическом Календаре пришлось на 3 октября 1981 года – через три года после ее первого появления в Нью-Йорке. К этому моменту она уже не тратила времени на оплакивание девочки, которой была когда-то, или же утраченной невинности. Она вполне по-взрослому, не по годам, относилась ко всему, кроме плюшевых мишек, и могла похвастать столь же не по годам развитым нравственным чувством, отказываясь считать себя как злодейкой, так и жертвой. Единственный явный урон, нанесенный кому-либо ее действиями, кроме как в ее снах, проявлялся в миллионах взорвавшихся нервных окончаний у тысячи безымянных мужчин, подавляющее большинство которых только смотрели на нее, как пыталась она ободрить себя, и лишь немногие до нее дотрагивались. И если какой-то голос в ней замирал, видя, кем она стала, Энджи не разговаривала с этим голосом, но считала своим долгом знать, где тот все время находится, и держаться от него подальше; она не позволяла этому голосу судить ее. За три ночи в неделю Энджи неплохо зарабатывала в бюро и уже предвидела время, когда сможет окончательно отказаться от всего этого, хотя к данному моменту уже догадывалась, что судьба, скорей всего, не уготовила ей места пианистки в Карнеги-Холле.

Когда фурор, поднявшийся среди порнорежиссеров из-за ее несовершеннолетней кинокарьеры, начал угасать, Энджи решила, что, снявшись еще в одном-двух фильмах, могла бы заработать достаточно денег, чтобы освободиться насовсем. Текущий тариф был двести долларов за сцену, иногда больше; снимаясь в двух сценах утром и в двух после обеда, она могла бы загрести восемьсот долларов в день – почти две с половиной тысячи за три дня работы. С другой стороны, как поведала ей однажды ночью за пивом Максси Мараскино, когда они сидели в одном пришедшем в запустение ночном клубе, где Максси раньше пела, всего за два года, прошедших с тех пор, как Энджи занималась подобными съемками, этот бизнес стал очень странным: каждая новая сенсация пытается затмить предыдущую в стремлении к какой-то невыразимой вершине, и когда разговор коснулся съемки, на которую Энджи предстояло явиться в даунтаун на следующий день, даже в полумраке бара показалось, что Максси слегка побледнела. Женщины повздорили.

– Если это те ребята, о которых я думаю, – сказала Максси, – тебе лучше с ними не связываться.

– О каких таких ребятах ты подумала? – спросила Энджи.

– Есть один тип по имени Митч Кристиан. Я его знаю очень хорошо. Я знаю его очень хорошо. Однажды я снималась у него и его жены, которая была почти такая же чокнутая, как он сам, пока не бросила это дело. Тебе лучше держаться от него подальше.

Это вызвало у Энджи раздражение. Она уже набралась достаточно цинизма, чтобы подозревать в дружеских предостережениях Максси какой-то скрытый мотив – поскольку ее карьера панк-певицы катится по пути прочих участников Тусовки, а карьера танцовщицы разваливается вместе с ее телом, возможно, Максси сама не прочь получить эту работенку. Возможно, она знает этого Митча даже лучше, чем говорит, и ее одолела паранойя, как бы Энджи не перехватила у нее хороший заработок.

– Ты хочешь сняться сама, да? – спросила Энджи.

– Да не в этом дело, – настаивала Максси.

– Ты думаешь, я хочу перехватить твою работу у этого парня.

– Господи, Энджи, не в этом дело.

Кончилось тем, что Энджи ушла, но хотя и твердила себе, что раскусила Максси, разговор не давал ей покоя всю ночь и все следующее утро и, вместо того чтоб затихнуть, все громче и настойчивее звучал у нее в голове по пути на метро в центр на следующий день, 3 октября 1981 года. Не в силах полностью отмести предостережения Максси, она начала нервничать еще до того, как столкнулась с незнакомой женщиной у складского помещения, где должна была состояться съемка. Притаившись в тени здания напротив, женщина пересекла улицу как раз вовремя, чтобы отрезать Энджи от двери.

Энджи посмотрела на номер над дверью, чтобы убедиться, что нашла нужный дом. «Не заходи туда», – сказала женщина; в старой черной кожаной куртке, с сигаретой, свисавшей изо рта, она казалась очень жесткой. У нее были рот прорезью и упорные глаза, черные волосы обрезаны над плечами, и она смутно кого-то напоминала – кого-то, с кем Энджи уже встречалась в этом бизнесе, хотя вовсе не актриса, нет, совсем не тот тип («А ты-то сама того типа?» – шепнул Энджи тот внутренний голос, с которым она не разговаривала, но о местонахождении которого все время знала) – грубая, лет за тридцать пять, не меньше, что в этом деле считается старостью.

– Кто вы? – спросила Энджи и машинально начала кусать ноготь на большом пальце, но тут же перестала, вернувшись к своей невозмутимости. Она уже преодолела слишком многие препятствия в собственном сознании, чтобы теперь ее отговорили.

Выбросив сигарету, женщина как будто занервничала; может быть, она была под кайфом. Да, актриса, решила Энджи, еще одна бывшая, как Максси, устраняет конкурентку, пока не пришел режиссер.

– Извините, – сказала Энджи, – я бы не пришла сюда, поверьте, если бы мне не была нужна эта работа.

– Послушай, – начала незнакомка, но Энджи уже протиснулась мимо нее, толкнула дверь и стала подниматься по длинной узкой лестнице. Клонящееся к вечеру солнце палило в стену через невидимое окно на самом верху. Забравшись наверх, Энджи обернулась посмотреть, идет ли следом женщина в черной кожаной куртке, но лестница была пуста. Свернув за угол с лестничной площадки, девушка оказалась на втором этаже склада, и солнце ударило ей в глаза, прежде чем она успела их прикрыть. Окно обрамляло Всемирный торговый центр в нескольких кварталах поодаль, и солнце на мгновение проскользнуло в щель между двумя небоскребами. Склад казался безлюдным, потом дверь в дальней стене открылась, и оттуда на Энджи уставился мужчина с восьмимиллиметровой камерой. Он снова исчез в задней комнате, и через открытую дверь Энджи послышалось, как он сказал кому-то: «Здесь».

Из двери вышел еще один мужчина и, куря сигарету, какое-то время рассматривал Энджи.

– Мы ждем Митча, – наконец сказал он, – никуда не уходи.

Потом и он исчез. Из задней комнаты слышался какой-то спор между двумя мужчинами, а потом чей-то отрывистый монолог в телефонную трубку. Энджи покружила по открытому пространству склада, время от времени останавливаясь перед окном и глядя на заходящее солнце за Всемирным торговым центром и реку за небоскребами. То и дело человек с камерой выглядывал из двери, проверяя, здесь ли она, и за этим следовал новый разговор со вторым мужчиной, причем их голоса становились все тише и напряженнее. Энджи поняла, что они опасаются, как бы она не ушла. Еще через пару минут ожидания, прислушиваясь к звуку двери на лестнице, не идет ли режиссер, Энджи направилась к задней комнате, где, по ее предположению, должен был сниматься фильм.

Через открытую дверь она увидела один прожектор. Мужчин не было видно, хотя по-прежнему слышалось, как они иногда переговариваются, но в основном просто ходят туда-сюда. Больше никого в комнате не было, лишь стояло большое черное кресло с высокой спинкой и черными кожаными ремнями, привинченными к подлокотникам, ножкам и спинке на уровне шеи. Увидев это кресло, Энджи почувствовала что-то, чего еще никогда не чувствовала, даже в самые страшные моменты своей жизни. Она почувствовала, что жизнь ее лопается по швам и все содержимое высыпается и летит в темноту.