Книга Явилось в полночь море - Стив Эриксон

– Эй!

Теперь из-за двери кто-то отчетливо откликнулся:

– Да.

Это «да» было таким выразительным, что она испугалась и отшатнулась, снова прочитав написанные черным маркером слова. Она боялась открыть дверь и выпустить запертое там существо. Потом существо начало яростно колотить в дверь, и это напугало ее еще больше, и Энджи ретировалась, но потом вернулась и осмотрела квартиру еще раз, нет ли в ней кого-либо еще. Ей было нужно в туалет. Когда она вышла оттуда, квартира была все так же пуста, и звуки из задней комнаты, включая стук в дверь, прекратились. Энджи снова подкралась к двери и прислушалась, и хотя не вполне доверяла своей интуиции, все же как можно тише открыла задвижку и как можно скорее ушла.

Хотя никто еще этого не знал, она жила на заре того момента, когда хаос с новой злобой поцелует любовь. В ожидании этого фатального непредсказуемого будущего женщины той эпохи извивались в своих постелях, в их жилы вливались вновь узнанные желания; атмосфера умирающих семидесятых была наполнена сексом, сладостным и мятежным, и скоро мембрана между тем и другим разлетелась в клочья. В эти месяцы единственный короткий роман у Энджи случился с начинающим драматургом лет двадцати пяти по имени Карл, который днем работал картографом в Манхэттенском муниципалитете. В распоряжении Карла были сотни карт – карты улиц и карты мостов, карты канализации и карты метро, карты электросетей и карты водопровода, карты звуковых потоков и карты аэродинамических труб, – на стенах его крохотной квартирки на площади Св. Марка была начертана карта всей его жизни с пометками того, где он впервые напился, где впервые занимался сексом, где начал писать свою первую пьесу, где застрял на третьем акте. Однажды утром, когда Карл сидел, как обычно, в кафе в Виллидже, пил, как обычно, эспрессо и от руки писал в большом бумажном блокноте третий акт пьесы, он вдруг начал чертить свою первую карту: персонаж выходит на сцену, открывает рот – и дальше ничего. В попытке найти правильные слова для диалога Карл целый час сидел, уставившись в свой эспрессо и свой блокнот, а потом начал чертить карту пьесы, которая, как он надеялся, откроет ему, что же персонаж хотел сказать. Это привело к новой карте, а потом к еще одной.

– Да ты одержимый, – просто сказала Энджи, когда в первый раз увидела все его карты.

– Вовсе нет, – ответил Карл, и ей пришлось признать, что он не казался одержимым типом из тех, о которых говорила ей Максси. – Я не одержим своими картами, – улыбнулся он. – Это мои карты одержимы мной.

– Да что ты говоришь.

– У меня есть вера, – объяснил он, – а вера выходит за пределы одержимости.

– Умопомрачение, – ответила Энджи, – и зависть тоже.

Будучи нерелигиозным евреем, Карл легко допускал, что, возможно, предметом его веры была сама вера, но также предполагал, однако, что в глубине своей сама вера и является единственным, во что кто-либо когда-либо действительно верил. В его желании сквозило больше идеализма, чем у всех мужчин, каких Энджи встречала или еще встретит. Через сорок лет, живя в пентхаузе заброшенного старого отеля в Сан-Франциско, он вспомнит, как она говорила ему об этом. Он складывал больше од ее улыбке, чем телу, и, казалось, делал это искренне, а Энджи была еще слишком юной и не понимала, что мужчины всегда больше любят в женщине улыбку, чем тело, даже если не признаются в этом или сами того не знают. Карл собирался когда-нибудь уволиться и уехать в Прованс, чтобы работать там на винограднике, – будучи студентом, он провел пару месяцев в Европе, и карты на стенах запечатлели осень в Лондоне, зиму в Париже, поездку в Тулузу, поезд в Вену, – и у Энджи возникло ощущение, что в его воображении она работает вместе с ним на провансальском винограднике.

Она бросила Карла, когда больше не смогла ни делиться с ним секретами, ни утаивать их от него. Она бросила его, когда заподозрила, что новая пара координат, нанесенных на карту Манхэттена прямо над раковиной, обозначает то место, где он полюбил ее. Ее начало пугать свое место на карте, которая казалась ей самой занимательной, – это была Карта Безумных Женщин, и флажки на ней представляли череду потерявших разум самок – от кельнерши в Дублине до женщины-фотографа в Брюсселе, от турагентши в Афинах до консультантки по киббуцам в Тель-Авиве, до прекрасной девушки, увиденной Карлом в Мадриде, тело которой было прикрыто только хаосом в глазах и красным беретом набекрень, украшенным пятиконечной звездочкой; девушка стояла на площади и открыто ласкала себя, пока последние франкисты из секретной службы не затолкали ее в черный фургон и не увезли прочь.

Энджи была невыносима мысль, что она станет маленьким флажком на Карте Безумных Женщин, обозначающим Нью-Йорк. В действительности она не верила, что заслуживает чьей-либо откровенности, и не верила, что может принять чью-либо эмоциональную щедрость без фальшивого притворства. Как-то вечером, через несколько часов после того, как она должна была встретиться с Карлом, но не явилась, она, кусая ногти, позвонила ему из автомата на Сорок шестой; за спиной ее гудел клуб, где она обычно танцевала перед ним, – Энджи выбрала этот автомат именно из-за фона, как будто шум клуба на заднем плане мог Карлу все объяснить.

– Поверь мне, Карл, так лучше для тебя, – сказала она в ответ на его непонимающее молчание на другом конце провода, и проговорила это с таким же убеждением и с такой же толикой мелодрамы в голосе, с какими во все века все говорили такие слова.

«Недостойная», – заключила она для себя – и для него, но только уже повесив трубку.

Когда ей исполнилось восемнадцать, Энджи нашла работу в другой эскорт-конторе, но получше, в Верхнем Истсайде. В первую же ночь одна из девушек, молодая рыжеватая блондинка, сказала ей: я 3 октября 1980 года, взрыв бомбы в парижской синагоге, убито четыре человека.

Гибкая рыжеволосая девица, с важным видом затянувшись сигаретой, проговорила: я вся музыка, запрещенная в Иране 23 июля 1979 года. Взявшая Энджи под свое крыло пышная брюнетка представилась как 17 апреля 1979 года, казнь ста детей без какой-либо причины по приказу императора Банги. У каждого посещавшего бюро джентльмена была своя привязанность – от адвоката, любившего, чтобы им помыкала 3 сентября 1979 года (на рок-концерте в Цинциннати насмерть задавлены одиннадцать подростков), до импотента-управляющего нефтяной компанией, который заказывал сразу двоих, чтобы только смотреть на них – прелестных близняшек 1979 года: 1 апреля (на Стейтен-Айленд осквернены семьсот еврейских могил) и 2 апреля (у побережья Малайзии утонула лодка со ста вьетнамскими беженцами). Была еще стеснительная 3 августа 1979 года с волосами цвета воронова крыла (два с половиной миллиона крестьян умерли от голода в Камбодже), легкомысленная платиновая блондинка 20 сентября 1980 года (двадцать женщин умерли от инфекционно-токсического шока, вызванного гигиеническими тампонами) и 29 марта 1979 года (авария на ядерном реакторе в Пенсильвании), печальный и добрый ветеран бюро, которая предлагала утешение печальным усталым мужчинам, сладко мурлыкая им в ухо. А самой красивой, исключительной женщиной-призом, которую все мужчины желали, но мало кто мог себе позволить, была изысканная и элегантная 8 декабря 1980 года – убийство сумасшедшим поклонником одного из величайших музыкантов XX века.