Книга Сезон дождей - Илья Штемлер

Евсей решительно приподнялся и сел. Потом осторожно перелез через Наталью и встал с дивана. Одежда аккуратно висела на спинках стульев, Наталья не терпела беспорядка, видно, она вставала ночью и подобрала разбросанное.

Сегодня Евсею предстояло сделать несколько запросов по Департаменту герольдии Сената, а именно – дела Почетных граждан государства. Евсей вполне освоился на своей работе в архиве и к белокаменному детищу архитектора Росси спешил с удовольствием.

Прохладные, тихие коридоры, лестницы, залы и галереи бывшего Сената и Синода со множеством глухих хранилищ; длиннющие многоярусные стеллажи, что, подобно пчелиным сотам, вмещали в себе толстенные папки, таящие историю государства Российского за многие годы, манили нераскрытыми тайнами. Да и в коллектив архива Евсей вошел легко и по-свойски. Его приняли сразу, за первым же общим чаепитием сотрудников отдела, в обеденный перерыв. Когда каждый выкладывал на общий стол принесенный с собой завтрак. Антонина Николаевна и Наталья, узнав об этой традиции, снабдили Евсея нестыдным пакетом. С тех пор пакет заметно потощал против того первого, заявочного, но Евсей всегда оставался желанным членом общего застолья. И это неудивительно – он был занятным собеседником. Кстати, кое-кто знал Евсея по шумным институтским вечерам. Это сыграло определенную роль в создании хорошей репутации нового младшего научного сотрудника.

Евсей продолжал одеваться. Он давно уже не носил пиджак в крупную клетку, да и шляпу свою куда-то забросил. Теперь на нем были водолазка с высоким глухим воротом, серый пиджак, черные брюки. Туфли, правда, модные, польские, на высокой подошве, подарок дяди Семена.

– Какие же возникли обстоятельства? – Наталья любила наблюдать, как муж одевается.

– Относительно чего? – Евсей о чем-то задумался.

– Я сказала – пора решать вопрос с обменом, а ты сослался на какие-то новые обстоятельства.

– А-а-а. Приду, расскажу. Надо обдумать не торопясь.

– И это нельзя сделать сейчас?

– Нет, – ответил Евсей. – Я ухожу на работу. А тебя из-за папиных поминок не было дома, ты приехала вчера и легла спать, я не стал тебя будить. Но, поверь, – очень важный разговор. И неожиданный.

– Так я и буду весь день об этом думать? Сейка, ну, пожалуйста, – Наталья обидчиво отвернулась.

Евсей посмотрел в зеркало, желая вернуть в память какую-то ускользнувшую мысль. Но не удавалось, что вызывало досаду и раздражение. Он подошел к окну. Как там с погодой? В стекло постукивали одиночные капли – то ли дождя, то ли припозднившегося снега. Надо бы взять зонтик. Он не любил зонтики – обязательно где-нибудь забудешь, выясняй потом где!

Евсей окинул взглядом письменный стол. Пресс-папье с головой Зевса царственно возлежало среди вороха бумаг, придавливая раскрытую книгу. Евсей читал перед сном. А что – не помнил.

Он шагнул к столу, приподнял пресс-папье. Ах да! То был «Петербург» Андрея Белого. Евсей давно собирался «разобраться» с Андреем Белым. А с тех пор, как занялся делами «почетных граждан» по Департаменту герольдии Сената, это желание усилилось. Была определенная внутренняя связь между героями романа Белого в их реальной повседневной сути и пространными архивными сведениями. И по мере того как он вчитывался в историю жизни героя романа «Петербург» действительного тайного советника Аполлона Аполлоновича Аблеухова, видного сановника, Евсей все более проникался тем, что архив, в сущности, живой организм. А не застывший пантеон. О! Вспомнил наконец Евсей, поймал ускользнувшую мысль – вот о чем он собирался сегодня рассуждать за чаепитием! Андрей Белый или тот же Толстой с его Карениным, да вся великая русская литература тех лет – разве не их прототипы прячутся на полках хранилищ в серых папках из прочного картона с делами Департамента герольдии?! Конечно, мысль эта не оригинальна, лежит на поверхности. Но если копнуть глубже?! Если поискать особ близких в своей биографии к героям классики? К примеру, того же Гоголя? Вот настоящая тема диссертации.

– Я все же взгляну на ту квартиру, – решительно проговорила Наталья. – И зайду в консультацию, просили показаться после первого шевеления. Жаль, Антонина Николаевна ушла, надо бы ее обрадовать, она так ждала.

– Зайди в аптеку, расскажи, – у Евсея поднялось настроение.

Он вошел в комнату мамы. Здесь было светлее, чем в их комнате, сплошь заставленной книгами. На столе, в тарелке, прикрытой салфеткой, лежал его завтрак. Возможно, котлета, оставшаяся еще от поминок, а возможно, жаренная треска.

Евсей поднял салфетку – треска!

Дядя Сема считал, что треска суховата и безвкусна. А Евсею, наоборот, треска понравилась – поджаристая, приперченная и при том сочная – чем совсем не похожа на треску, особенно замороженную. Мать умела готовить.

– Еще посмотрим, как тебе приготовит треску твоя румынка, – не выдержала мать критику дяди Семы. – Если что – беги ко мне, подкормлю.

Так он к тебе и прибежит, тогда подумал Евсей. Он был весь во власти новости, услышанной от дяди Семы.

Дядя Сема не устраивал свою свадьбу – настоящую еврейскую свадьбу в городской синагоге – по всем правилам, как хотела его жена, румынская еврейка. И причиной тому была кончина старшего брата, как он сказал Евсею, когда они уединились после поминок. Тогда-то дядя Сема и преподнес ту самую сногсшибательную весть. Поначалу Евсей решил, что дядя шутит, что дядя выпил лишнего на поминках и болтает черт-те что. Евсей даже рассмеялся. Но впоследствии понял, что дядя Сема, его единственный дядя, хирург «золотые руки», к которому попасть на лечение считалось большой удачей, вовсе не шутит. Тот самый дядя Сема, кто работал доцентом в известной на всю страну клинике урологии 1-го медицинского института под руководством профессора Гаспаряна, ученика профессора Шапиро – а Шапиро вообще считался «светилом европейского значения», к которому приезжали на консультацию не только члены ЦК, страдающие мочеполовыми болезнями, но и члены Политбюро ЦК, включая – страшно подумать – тайного визита самого-самого! Потому что профессор Шапиро наотрез отказывался ехать в Москву и оставить своих больных.

Так вот этот дядя Сема сказал своему племяннику Евсею, что он собирается эмигрировать в Израиль.

Они стояли у телефона в длинном полутемном коридоре, наполненном теплым запахом сырости из единственного на восемь семейств туалета.

Когда Евсей осознал, что дядя Сема не шутит, он с изумлением уставился на него и сказал всего два слова: «Не понял!»

Дядя доходчиво и внятно повторил. Добавил также, что именно для этого он и женился на румынке – что, кстати, в начале шестидесятых годов явилось затеей непростой. Но у дяди Семы «под нож» ложились крутые чины из Большого дома, от которых зависело разрешение на бракосочетание с иностранкой, даже из демократической Румынии. А потом, после того как его жена переедет в государство Израиль – а из Румынии это сделать что плюнуть, – то и дядя Сема как законный супруг может последовать за ней. Тогда Евсей резонно спросил у дяди: почему такой сложный ход через женитьбу, если дяде доверяют свои мочеполовые органы чины Большого дома?! Оказывается – нет! В обстановке острой идеологической борьбы даже эти чины не могут разрешить уехать во враждебный Израиль.