Книга Синдром паники в городе огней - Матей Вишнек

На другой день я увидел его у газетного киоска. Я купил «Либерасьон», а он, горбун, стоял за мной. Это я точно помню, потому что про себя воскликнул, и даже весело: «Глядите-ка, у меня горб!» Я подумал тогда, что горбун стоит в очереди, чтобы тоже купить газету. Сейчас я жалею, что не подождал немного, посмотреть, купил ли он газету. Я более чем уверен вот сейчас, когда я пишу эти строки, что на самом деле никакой газеты он себе не купил.

Вчера я встретил его в подъезде. Когда я выходил из дома, он присматривался к почтовым ящикам жильцов. Возможно, искал мое имя. Сейчас я почти уверен, что, разглядывая почтовые ящики в подъезде, он пытался отгадать мое имя. Но вот странная вещь: он даже не пытается скрываться. Когда я вернулся домой с газетой, багетом и банкой кофе, горбун был все еще в подъезде моего дома, сидел на ступеньке, курил. Проходя мимо, я разглядел его получше. У него печальное лицо, я бы сказал, что он человек без возраста, он носит длинные волосы (может, пытается таким образом слегка прикрыть горб), одет аккуратно и хорошо пахнет. Проходя мимо него, я даже сказал себе: «Глядите-ка, горбун надушился».

Сегодня горбун целый день ходил за мной по городу. Когда в восемь утра я вышел из дому, он уже стоял столбом напротив, не двигаясь, просто как врос в тротуар. Дал мне отойти немного, шагов на двадцать, снялся с места и двинулся за мной. Пришел со мной на рынок и таскался следом от лотка к лотку. Даже кое-что купил. Я купил килограмм яблок, он — одно яблоко и съел его, пока ходил за мной. Я купил триста граммов маслин с прованскими травами, он сделал вид, что тоже хочет маслин, и попробовал два-три сорта. Когда я покупал рыбу, он присматривался к устрицам. У овощного лотка, где я купил по килограмму помидоров и моркови, он купил себе три баклажана. Несколько странное зрелище: горбун с тремя баклажанами, так мне показалось. Но может, он любит баклажаны. Разве горбуны не имеют права покупать себе баклажаны?

В полдесятого, когда я зашел в кафе и сел на террасе выпить кофе, он встал у стойки и выпил кофе прямо там. Не для того ли, чтобы можно было быстрее расплатиться и снова пойти за мной?

Совершенно очевидно: этому человеку что-то от меня надо. Не спросить ли его, зачем он меня преследует?

Я по-прежнему мучаюсь со всеми языками, которые сидят у меня в голове. Языки бьются промеж себя, как дикие звери, когда я пишу. Слова нельзя написать, чтобы эти бестии не набросились друг на друга. Семь языков — семь бестий. Интересно, что армянский и арабский оказались самыми свирепыми, хотя это — единственные языки, на которых у меня меньше всего охоты писать. Когда я начинаю предложение и обдумываю его по-армянски, глагол или череда глаголов приходят в голову из греческого, прилагательные — из турецкого, а наречия — из французского. Удивительно, до чего пластичны французские наречия, например habituellement… по-гречески мне надо три слова, чтобы сказать «в порядке вещей».

Одно время я пытался примирить языки, установив для каждого свой день недели. Я систематически писал каждый день на другом языке. По понедельникам я писал по-армянски, потому что это язык моего отца. По вторникам писал по-гречески, потому что это язык моей матери. По средам писал по-арабски, потому что это язык моего детства. По четвергам писал по-турецки, потому что это язык, при котором я жил без забот. По пятницам писал по-итальянски, потому что это язык, на котором я хотел покончить с собой. По субботам писал по-французски, потому что это язык, на котором я получил образование. А по воскресеньям писал по-английски, чтобы отдохнуть. Вот только языки, эти бестии, не хотят мириться. Им не нравится, чтобы их разводили строго по дням недели. Они не любят порядок, они не любят дисциплину. Они не хотят сидеть в голове по своим местам и ждать своего часа. Мы тебе не гарем, так они сказали мне хором, мы тебе не наложницы, которых ты зовешь, когда захочешь, и на свой выбор. Не пытайся держать нас по клеткам, этот номер не пройдет. И правда, этот номер не прошел. Им нравятся перепалки. Им нравится жить в куче, браниться, вопить, таскать друг друга за волосы, так чтобы клочья летели, и все это в моей голове.

Только когда я пью, они притихают. Когда я пью, они начинают приятельствовать. После трех-четырех стаканов вина, когда мозг окутывает теплое облако, бестии расслабляются, иногда даже ластятся друг к другу, щебечут.

Вообще же эти семь бестий — свирепые эгоистки, каждая — за себя. Я редко чувствовал, чтобы они заключали между собой альянс или делились на соперничающие группы. Самое интересное, что бестия-английский никогда не водится с бестией-французским. Английскому, я бы сказал, легче водиться с турецким, чем с арабским, в то время как французский очень часто водится с арабским. Итальянский относительно гибок, он способен сходиться со многими языками, но только не с греческим. Интересно это соперничество между греческим и итальянским. Интересна и настроенность других языков против армянского, который они иногда третируют, как незаконнорожденного ребенка. Однажды я подслушал, как греческая бестия говорила армянской: «Ты не язык, ты иранский диалект». Высшее оскорбление для армянского. А французский упрекает армянский в том, что тот потерял сослагательное наклонение.

Язык без сослагательного наклонения — это ноль, говорит французская бестия, главная задавала. Но и турецкая тоже задается, потому что считает себя имперским языком. Как бы я хотел знать один-единственный язык, один и точка, уйти с головой в один-единственный словарь. Но уже слишком поздно. Я богач, меня семь. Только вот эти семь языков дали мне не семь жизней, но семь личностей.

Горбун проник ко мне в дом! Верьте-не верьте, но горбун живет теперь у меня. Неделю назад выхожу из квартиры и вижу: горбун спит на коврике под дверью. При скрипе двери он немедленно проснулся, встал, одернул пиджак и сказал:

— Прошу меня простить.

Я пошел вниз по лестнице, не ответив ему. Что я мог ему сказать? Он увязался за мной, но на сей раз не отставал на двадцать шагов, а шел по пятам. На рыночной площади он перехватил у меня сумки с помидорами, огурцами и яблоками.

— Я поднесу…

И я позволил ему поднести мне сумки. Когда мы вместе вернулись домой, у меня, естественно, духу не хватило дать ему от ворот поворот. Мы вместе вошли в квартиру, он пошел на кухню ставить сумки, а я ушел к себе в кабинет и сел за пишущую машинку.

Через три минуты горбун принес мне в кабинет чашечку кофе. Я не перестал стучать на машинке, попивая кофе. Должен признаться, мне понравилось, что мне прислуживают. А кофе был отличным. Я писал примерно с час, не обращая на горбуна никакого внимания. Я хотел его испытать, посмотреть, что у него на уме. Он не пошевельнулся ни разу, пока я писал. Я его не чувствовал. Он ни разу не заговорил со мной до того момента, когда я перестал стучать на машинке и взглянул на него. Тогда он подошел и стал массировать мне плечи.

— Я знаю, что я второстепенный персонаж, — сказал он. — Потому-то я здесь.

Я так и прыснул со смеху. Не впервой в моих писаниях разгорался конфликт между главными и второстепенными персонажами. Не впервой второстепенный персонаж приходил, чтобы выклянчить чуточку больше внимания, дать ему развернуться, дать надежду стать главным героем.