Книга Мстители двенадцатого года - Валерий Гусев

Волох уже был в седле — подошел Тишка, годов двенадцати. В тулупчике, схваченном по поясу веревкой, в лаптях, в отцовском, видать, малахае, который все время пытался сползти ему на нос. Тишка вздергивал голову, да заодно вытирал пальцем шмыгающий нос.

— Давай, Тишка, Черным лесом проводи казака на Смоленскую дорогу.

— Давай, сопливый, — поторопил мальца Волох.

Тишка пошел за лошадью.

— Сопливый… Вот те и сопливый, — проворчал староста. — А двух французов насмерть уложил.

— Не бреши.

— Чего брехать — не кобель. Одного саблей, другого с пистолета. — Гордость отцовская в голосе открыто прозвучала.

Вернулся Тишка, ведя за собой разлапистую кобылу, лохматую и гривастую.

— Где ж твоя сабля, молодец? — спросил Волох.

— А вон, под стрехой висит. Глянешь?

— Тащи.

Вот так сабля! Здоровенный заржавленный, в зазубринах, палаш. Наверное, прошлого века.

— Так его рукой и не поднять. Как же ты управился?

— А я двумя руками. Как топором.

— И где ж ты ее такую взял?

— На дороге. Ктой-то обронил, а я подобрал. А пистоль батюшка отобрал — говорит, ему нужнее.

Волох было уж решился свой подарок мальцу сделать, да вовремя углядел толмача Михайлу, что маялся возле ворот сарая, совсем потеряв свой грозный вид.

— Поди сюда, любезный. — Волох наклонился, выдернул из-за кушака его пистолеты и отдал Тишке. — Владей! А ты — чтоб не пикнул!

— Как можно! — торопливо заверил его Михайла. — Только вот справится ли мальчонка?

— Тебе б молчать об этом. Тишка, как заряжать, знаешь?

— Ишо как знаю. Шомпол молотком бью.

— Вот только не шибко. Отдача при выстреле может сильной из-за того выйти. Не сдержишь рукой, выбьет пистолет.

— Ништо! — Тишка улыбнулся во весь белозубый рот. — Я с двух рук.

— Ай, да молодец Тишка! Быть тебе гусаром. Строгий ты малец.

— Как иначе, — снова хлюпнул носом; увлажнились глаза. — Мамку ссильничали. Аленку, нашу старшую, вовсе с собой угнали. Я дюже на них злой.

— Мы все на них злые. Ну, братец, седлай коняку.

А что там седлать? Накинул на хребет рогожку, взобрался. Поехали.

Кобылка, хоть и не видная, но ходкая оказалась. Трюхала себе и трюхала, стуча разбитыми копытами, помахивая хвостом в репьях и соломе, а рысак Волоха только-только за ней поспевал.

Проехали чистым местом, миновали березовый колок, побрызгали, пересекая ручей, и углубились в чернолесье. Дороги здесь не было, Тишка заученно выбирал в осиннике свободные проезды. И узко было, и нагибаться приходилось аж к конским ушам. И спотыкались лошади об древесные корни, об кротовые холмики, и шарахались от Лешего, выскакивавшего из чащи разбитым грозой деревом, обгоревшим пеньком. И ворон над всадниками кружил, хрипло каркая, оберегая свои владения.

— Да мы так ли едем? — спросил с тревогой Волох. Ведь уже смеркалось. Уже холодный месяц посверкивал над лесом.

— Так, так, барин казак, — успокоил Тишка. — Я энту дорогу, как свою избу, помню. Где лавка, где стол, где лохань поганая. Дорога знакомая.

Дорога… Да где ж он ее увидел. И тропочка не вилась меж дерев, и звериный след не казался в сохлой траве. Однако вывел верно. Остановил лошадь, дождался, когда Волох стал рядом, отвел в сторону ветки.

— Вона, она самая. Ишь прут, вот так прут нечестивые.

Через небольшую лужайку виднелась дорога на Москву. Вся занята наступающей армией. Пыли к вечеру, в сырости, меньше стало, а войско не умалилось. Так и шли бесконечной чередой — топали, скакали, пели и ругались.

— Пушек-то, пушек сколь много везут, — беспокоился и сокрушался Тишка. — Неначе Москву бомбить будут.

— А ты бывал на Москве? — Волох приглядывался к обозам и колоннам.

— Да где! Но больно хочется. Ить — Москва, одно слово. Там избы, знаешь какие, навроде как бы три избы дружка на дружку взгромоздить и то мало будет. А церквей-то! Видимо-невидимо. Купола золотые, колокола звонкие.

— Откель знаешь-то? — Волох, кажется, приметил своих.

— Батюшка рассказывал. Да ведь они с матушкой венчались на Москве. — И опять хлюпнул носом.

— Ну, молодец, Тихон, благодарствую тебе за проводы. Скачи домой и бей француза без страха и жалости. И мы от тебя не отстанем.

Волох тронул коня, вылетел на простор и пошел галопом впоперек Смоленской дороге.

Он не ошибся, легкой рысью шел отряд французских кирасир под рукою князя Алексея Щербатова. Повеса в недавних днях стал опытным воином. Завидев Волоха, он зло и коротко встретил его французской фразой: «Живо в строй! В Москве — под арест!»

Волох поравнялся с ним, поскакал рядом.

— Ты где шлялся, сволочь? — сквозь зубы прошипел Алексей.

— В плен взяли, ваше благородие господин поручик.

— Отпустили?

— Как не так! Отбился. Голой рукой.

— Ты, Волох, не только пить, но и врать здоров.

— Благородное слово, Алексей Петрович!

— Не ори! А то опять в плен возьмут.

— Так свои же и взяли. Мужики из этого… как его… А! Воровского села.

— Да что ты несешь? Ты пьян сверх меры?

— Никак нет! Голова еще в себя не пришла, не заработала полной мерой.

Мимо них, рядом с ними проносились всадники, грузно двигались платформы с орудиями, тряслись в телегах раненые. На них особого внимания не уделялось. Порой даже за их счет очищали заторы на дороге.

— Ишь, на Москву спешат. Зимовать там станут. — Волох поправил каску с плюмажем.

— Зимовать, Волох, они в чистом поле станут.

— Добро бы так-то.

— Все, помалкивай. Да сними ты эту корону.

— Отчего же? Вы мне внимание будете оказывать. А что я прикажу, то и сделаете.

Алексею сильно захотелось вытянуть его по спине саблей, не вынимая ее из ножен. Да не по чину, стало быть.

Дорога уплотнялась. Повозки сцеплялись осями, ломали друг другу оглобли, шум стоял пуще пыли — злой, многоязычный. Бренчало и звякало оружие, взвизгивали лошади, стонали раненые. Слышались отчаянные команды, которые, казалось, никто не стремился исполнять.

Отряд Щербатова, как малочисленный и послушный командиру, неуступчиво пробирался вперед, используя любую возможность. То он протягивался в образовавшуюся щель, которая тут же за ним смыкалась, то, минуя дорогу, выскакивал в поле и далеко обходил заторы.

Особенно туго сплотились наступавшие перед мостом через небольшую речку. Никто не хотел уступать, все ломились, нещадно нахлестывая и пришпоривая взмыленных и обозленных лошадей. На мосту скопились, образовалась давка, затрещали перильца. Несколько всадников были сброшены напором толпы в воду вместе с лошадьми.