Книга Мстители двенадцатого года - Валерий Гусев

Впереди Смоленская дорога. И уже отсюда стало видать над ней полосу пыли, поднятую тысячами копыт, колес, солдатскими сапогами. Свернул навстречу разъезд — уланы. Окружили фуры, погарцевали, посмеялись, получили по бутылке вина и ускакали прочь. Алексей вновь обернулся — Волох то отставал, а теперь и вовсе исчез. Не иначе где-то под кустом ночевать решился. Однако на него ничуть не похоже. Сколько, бывало, ни прикладывался, а службу свою не забывал, справлял аккуратно и точно. Алексею стало беспокойно — привык к нему. Даже не столько как к денщику, сколько к боевому товарищу, надежному и самоотверженному. Он и саблю свою на выручку обнажит, он и ложку к каше подсунет. С добрым ломтем хлеба. Не случилось ли с ним чего? Не думал Алексей, что так заботлив станет к простолюдину.

Влиться в поток наступающих после Бородина французских войск было не просто. Будто половодьем широкой реки несло по дороге все, что где-то накопилось и прорвалось. Конные, пешие, орудия на передке, орудия на платформах, фуры с припасами и провиантом, телеги с ранеными, богатые кареты, важные всадники. Брели обочиной и пленные, под ружьями и штыками. Маркитанты, семьями, с клетками живых кур и гусей, со всяким тряпьем, которое не жалко выбросить из своего дома, но без которого не обойтись на чужбине.

Волох очнулся, задыхаясь. Первая мысль была — во рту эскадрон ночевал. Вторая, более ясная — рот его заткнут не то рукавицей, не то несвежей онучью. Поднатужился — выплюнул со всхлипом. Над ним склонилась бородатая голова в кивере козырем назад и сильно красным носом. Волох не растерялся:

— Же ву при, мадам!

— Оклемался, мусью! Крепок, однако. Семка, зови Михайлу толмачить генерала.

Волох приподнял мутную голову, огляделся — сарай с распахнутыми воротами, он лежит на соломе, руки за спиной туго связаны. Вошел Михайла, по виду мещанин. С тонкими усиками, за поясом аж четыре пистолета. На боку длиннющий палаш с колесиком на кончике ножен. Браво проступил к пленному, запутался ногами и рухнул Волоху на грудь.

— Ах, ты… — далее не имеем возможности воспроизвести долгомерную русскую тираду, которой Волох отозвался на падение толмача Михайла.

— Пардон! — Михайла вскочил, пригладил пальцем усики и начал допрос.

По-французски он говорил справно, не многим лучше самого Волоха. Тот слушал, слушал, хмурился, потом сказал:

— Ты бы, дурак, по-русски сказал, я лучше пойму.

— Ого! — бородач поправил кивер. — Какого гуся словили. Славно по-нашему талдычит. Особливо… — Тут он слово в слово повторил обороты и присказки Волоха.

— Ну-ка, братцы, развяжите меня да чарку поднесите. Тогда и поговорим.

Удивились, но развязали, принесли на деревянном блюде чашку с водкой и калач. Волох перекрестился по православному, осушил чарку, отломил полкалача и сунул в рот.

— Вот теперя и поговорим.

Первым в дальний угол улетел от хорошего кулака толмач Михайла, оставив в руке Волоха два из четырех своих пистолетов. Второй удар сверху по киверу получил бородач — присел на корточки, не удержался и откинулся к стене. Кивер ему сел до подбородка.

Волох осмотрел добытые пистолеты, подсыпал свежего пороха на полки. Поморщил лоб в раздумье — куда же это он попал? Мародеры, дезертиры, либо…

Первым очнулся бородач. Кряхтя, стал сдвигать кверху кивер. Поморгал, покрутил головой.

— Ты кто ж будешь?

— Тебе зачем знать? — Волох был сердит.

— Нешто невдомек? Либо тебя в армию представить, либо на гумне заколоть.

Волох поскреб висок кончиком пистолетного ствола.

— Вот и мне невдомек: либо тебе пулю в лоб вкатить, либо барину твоему кляузу послать. Чтоб отодрал тебя на конюшне как ни в жизнь тебя не драли.

Зашевелился в дальнем углу толмач Михайла. Тоже поморгал, тоже головой покрутил, взял в каждую руку по пистолету, взвел курки, нажал собачки. Щелк, щелк… и вся пальба. Осечка за осечкой.

Волох не поленился, подошел, без слов вынул из его рук пистолеты, бросил на солому.

— Кто тут у вас старший? Ты? — ткнул пистолетом в брюхо бородача.

— Староста я. И командир.

— Не знаю, какой ты староста, а командир ты… (Текст не приводится.) Живо вернуть мне коня, саблю, сакву и пистолеты!

— Да ты кто будешь-то? Маршал али генерал?

— Может, буду и генерал, и маршал. Государем только не быть. Да об том не печалюсь. А есть я казацкий есаул славного Войска Донского.

Староста не шибко-то и смутился:

— Оплошали, стало быть, мои воины. Ну, не обессудь — промашка. Все твое вернем. Сей же час.

— И все, что из карманов взято.

— И… милой, что у тебя там было-то, чтобы взять? Два алтына денег да кисет бисерный.

— А трубка?

— Так ее в карманах не было. Когда ваше благородие заарканили, то вы ее во рту держали. Там где-то и упала.

— И никто не подобрал? — недоверчиво уточнил Волох.

Староста замялся.

— Должно быть, Тишка.

— Зови! Кто такой?

— Да пострел малой. Сынок мне.

— Зови! Рано ему трубкой баловаться. А конь мой? Дончак?

— В целости, батюшка. Да ты не гневайся. Кто ж знал, что ты нашего войска. Вот только уж больно это жаль.

— Что жаль? Что с коня меня скинули?

— Нет, батюшка, жаль, что ты не генерал французский. А будь ты им — нам бы награда вышла.

— Тьфу! И ты дурак!

— Как угодно, батюшка. Достояние твое сейчас соберем. По всем дворам сам пройду.

«Достояние» Волоха староста собрал. Но когда привели коня, Волох ахнул. Не то что седла казацкого — уздечки не осталось, веревкой конопляной был взнуздан его дончак.

Волох взорвался пуще зарядного ящика, обнажил до половины сабельный клинок и сказал в крике:

— Сам пойду по дворам! И где седло найду, ни одной головы на плечах не оставлю.

— Не серчай, батюшка! — староста разве что на колени не пал. — Все в сохранности… В моем дому. Мне ведь тоже справа командирская надобна. Тишка! Тащи седло и всяку сбрую. Из анбара тащи, под сеном оно.

— Да прятал-то почто?

— Кто знает… Может, кому и глянулось бы.

— Да у вас что, все ворье в деревне?

— Точно так, батюшка. Коли что плохо положишь, после и не найдешь. Да и то сказать, деревня так и прозывается: Жулябино.

— Давай-ка, братец, все быстро сделай. Мне ведь отряд догонять надобно.

— Да не серчай, коротким путем догонишь, через Черный лес.

— А то мне знать, где этот ваш Черный лес.

— Тишка проводит, он проворный.