Книга Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

Александра Николаевна не спускала с Ситникова глаз. Произнесла, как если бы в задумчивости:

— Знаете, профессор, а ведь вам очень непросто живется…

Павел Степанович опешил, но быстро нашелся:

— Речь сейчас не обо мне! Нам важно понять, что заставило Дорофеева заговорить о своем конфликте с человечеством! Есть все основания полагать, что именно он послужил тем толчком, от которого ваш муж впал в кому…

Александра Николаевна откинулась на высокую спинку дивана и из этого далека продолжала наблюдать за доктором. Губ ее коснулась непонятная улыбка:

— У меня, Павел Степанович, очень тонкий музыкальный слух, я ставлю студентам произношение… — умолкла, но не надолго. — Когда вы повторяли слова Дорофеева о конфликте, в вашей интонации прозвучало очень много личного! Не делайте, пожалуйста, такое удивленное лицо, я права?..

Ну, это уж слишком! Это ни в какие ворота не лезет! — Ситников посмотрел на женщину с новым интересом, хотя и старого у него было в избытке:

— Вот, оказывается, какая вы, Александра Николаевна! Говорите, тонкий музыкальный слух? Спасибо, предупредили, впредь буду знать! Психоанализом никогда не баловались?.. Как, должно быть, приятно разложить человека, словно колоду карт, по Фрейду…

Она засмеялась:

— Можете говорить, что угодно, только я угадала!

Павел Степанович не стал ее переубеждать:

— Сейчас уже поздно, мне надо пройтись по палатам, давайте оставим эту тему на потом! Надеюсь, вы не откажетесь ее со мной обсудить?.. Ну а если серьезно… вам неплохо было бы сейчас хорошенько отдохнуть. И вот еще что… — он замолчал, как если бы не был уверен, что это следует говорить, но, все же, сказал: — Хотите совет практикующего материалиста? Сходите в церковь, поставьте свечку во здравие раба божьего Глеба, ему это не помешает…

О чем мы, собственно, говорили? — недоумевал Ситников, глядя на белую дверь, за которой скрылась женщина. В голове царил сумбур. Походив бесцельно по кабинету, Павел Степанович прислонился лбом к холодному стеклу как раз вовремя, чтобы увидеть, как его гостья садится в такси. Прежде чем опуститься на заднее сиденье, она замерла у открытой дверцы и посмотрела на горящее окно пятого этажа. Ситникову очень хотелось помахать ей рукой, но он почему-то этого не сделал.

Потом, вернувшись домой, пожалел, что не помахал. Выпил с устатку рюмку водки, закурил сигарету и долго смотрел на мокрые деревья начинавшегося за балконной дверью лесопарка. И мысли у него при этом были самые приятные и неожиданные…

7

— Как ты уже догадался, на вашем языке желтый туман называют комой! Он окутывает человека, когда тот подходит вплотную к смерти, и сгущается там, где люди ждут решения своей участи…

Я?.. Догадался?.. Нет, Кро, для этого у меня не хватило бы воображения! В моей звенящей от пустоты голове колоколом бухали слова забытой песни: а желтый туман — бум, бум, бум! — похож на обман… — бум, бум, бум! Или туман был синим?.. Кома, — повторял я про себя, пытаясь сдержать нараставшую волной панику, — значит не безумие! Когда же это случилось? Почему со мной?..

Крокодил смотрел на меня с участием, как если бы знал, что со мной происходит. Выражение длинной, плоской морды стало сочувственным. Между тем дымка над водой истончилась и начала постепенно рассеиваться. Противоположного берега видно еще не было, но стелившаяся над рекой мгла заметно поредела, открыв взгляду сидевшую глубоко в воде лодку. Явно перегруженная, она едва двигалась. Создавалось впечатление, что утлая посудина вот вот зачерпнет через борт и пойдет ко дну. Сама же река оказалась неожиданно широкой и полноводной.

— Это ты зря, это вряд ли! — заметил дядюшка Кро, зевая, словно был в состоянии следить за ходом моей бьющейся в агонии мысли. — Больших волн здесь не бывает, так, мелкая рябь истории. Да и спешить некуда, держатся на плаву и ладно…

Слова его прошуршали мимо меня опадавшей по осени листвой, никак не задержавшись в сознании. Причем здесь какая-то лодка, меня волновала моя собственная судьба. Что происходит? Как так случилось, что я оказался между жизнью и смертью в этом сумеречном мире?.. Могу ли вернуться?.. Как?..

— Туда, груженая под завязку, обратно, порожняком… — продолжал аллигатор неспешно повествовательным до зевоты тоном. — Лодочнику, конечно, достается, работенка та еще. Нет, Дорофейло, ты только посмотри, как ловко, подлец, управляется с челноком! Большой, скажу тебе, мастер!..

Я посмотрел. Ничего особенного не увидел, но возражать не стал, мало ли как рассерженные крокодилы обходятся с теми, кто им перечит, откуда мне знать:

— Хорошо работает шестом! Я был в Венеции, так гондольеры…

Аллигатор от неудовольствия аж крякнул:

— Шестом?.. Каким шестом? Здесь дна нет! Гляди хорошенько, Харон гребет веслом…

Харон? Перевозчик душ усопших! Сердце мое екнуло и ушло в пятки, но мозг не желал ничего знать и сопротивлялся, как бешеный. Голова кружилась, в ногах появилась предательская слабость и я тяжело опустился на песок. Сознание затрепыхалось в конвульсиях и начало медленно гаснуть.

Голос дядюшки Кро звучал отчужденно, на этот раз в нем не было ни грана сочувствия. Видя, в каком я нахожусь состоянии, он, тем не менее, не счел нужным меня поддержать:

— А ты что думал? Перед тобой, Дорофейло, река забвения Лета! Подходя к ее берегу, человек вступает в полосу желтого тумана, где ждет своей очереди занять место в лодке Харона, — посмотрел на меня холодно, полуприкрыв глаза. — Сделай одолжение, хотя бы сейчас не притворяйся, что старик, твой предшественник, тебя не предупреждал! Не стоит лишний раз врать, когда в этом нет необходимости. Про меня из вредности мог и не сказать, но на такую подлость он был вряд ли способен…

Я сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, как сомнамбула, и беззвучно шевелил губами. Лета!.. От одного этого короткого слова в жилах стыла кровь. Воды забвения, а я еще собирался купаться! Кто бы мог подумать, что мифическая река не только атрибут подземного мира мифов древних греков?.. Дядюшка Кро продолжал что-то говорить, но я его не слышал. А и слышал бы, все равно ничего не понял, так мне было лихо. Что же, черт побери, происходит? Жил себе жил, а тут на тебе! Так не бывает, а если и бывает, то только не со мной! Да, люди смертны, но я-то еще не стар и полон сил… Следя взглядом за лодкой, я только теперь заметил, что она полным полна людей. Они сидели и стояли плотной массой и все же совершали свой скорбный путь в одиночестве. В их согбенных фигурах чувствовалась безысходность. Расстояние было порядочным и все увеличивалось, хорошо разглядеть я не мог, но мне казалось, что веслом орудует одетый в живописные лохмотья старик.

От охватившего отчаяния я готов был кричать, но с застывших губ не сорвалось бы ни звука. Двигаясь словно во сне, поднялся на неверные ноги и начал взбираться вверх по песчаному склону. С большим трудом одолев метров двадцать, обернулся. Стелившийся над рекой туман прибило к нашему берегу, где он лежал грязно-желтой полосой. Открывшийся взгляду противоположный берег разительно отличался от той среднерусской пасторали, которой я любовался из окна дома на холме. Отличался — это мягко сказано! Подпиравшие низкое небо вершины гор ничем не походили на пожелтевшее по осени, заросшее сорняком поле, в то время как их радикально черный цвет свидетельствовал о том, что сложены они были из прочного, как алмаз, базальта. Создавшая этот зловещий пейзаж фантазия была поистине дикой и необузданной. Острые пики торчали словно зубы огромной акулы. Наверное, именно сюда прилетал раз в сто лет орел, чтобы клюнуть скалу и дать тем самым людям понять, что такое вечность.