Книга Стеклянные цветы - Мэри Каммингс

Что именно будет написано на плакате, она придумать не успела — дверь распахнулась, и вбежала Криста с жалобным воплем:

— Его уже увозят — вон, смотрите!

Показала на окно — вдалеке из ворот конюшни выезжал фургон для перевозки лошадей.

— Так это ты, Лаубе, воду мутишь?! — рявкнула директриса, вмиг потеряв всю свою светскую сдержанность. — Я так и думала! Выйди немедленно вон, с тобой я потом поговорю! — Обернулась к Бруни и продолжила уже вежливее: — Вот видите, госпожа баронесса, разговаривать уже, собственно, не о чем!

Фургон приближался, через минуту он должен был проехать мимо окон кабинета и выехать на улицу. Бруни, застыв, смотрела на него — сердце колотилось, и на глаза наворачивались слезы.

Как же так?! Что теперь делать?! Может, поехать за фургоном и попытаться договориться там?! Но на это нужно время, а Кемера пока могут убить!

И тут Филипп сделал то, чего она никак от него не ожидала. Бруни даже не заметила, когда он исчез из комнаты, но внезапно он появился перед окном — вышел на дорогу и встал, заложив руки за спину и глядя на приближающийся фургон.

Фургон посигналил.

— Ой… — тихо сказала Криста.

Бруни видела только спину белобрысого, но не сомневалась, что на лице у него застыло знакомое ей выражение, означающее: «Все равно будет по-моему!»

Отчаянно гудя, фургон неумолимо надвигался. Филипп продолжал стоять как вкопанный.

Фургон в последний раз бибикнул и начал сбавлять скорость, пока, — наконец, не остановился, не доехав несколько футов до стоявшего на его пути человека.

Бруни выдохнула, только сейчас сообразив, что не дышала.

Из кабины высунулся шофер и что-то заорал. Слов было не слышно, но суть ясна: он требовал, чтобы Филипп убрался с дороги. «Ха, сначала бульдозером обзаведись, придурок! — подумала она. — Так ты с места его не сдвинешь!»

Очевидно, белобрысый ответил нечто в этом же роде, потому что шофер выскочил из кабины и устремился к нему. Пробежал пару шагов… пошел медленнее — подошел вплотную к Филиппу и остановился.

Они поговорили о чем-то, потом шофер достал из кармана пачку сигарет и протянул белобрысому. Оба прикурили, отошли к фургону и прислонились к капоту, продолжая мирно беседовать.

— Уберите его, — тихо и как-то неуверенно сказала директриса.

— И не подумаю, — почувствовав, что враг близок к капитуляции, отрезала Бруни. — Продавайте лошадь.

Часам к четырем все проблемы были решены: Кемер, перешедший в ее собственность, стоял теперь в небольшой частной конюшне недалеко от Грюнвальда. Бруни договорилась, что завтра с утра к нему пригласят ветеринара.

Перед отъездом из конюшни она зашла посмотреть — выглядел конек вполне бодро, съел предложенное яблоко и потыкался ей в ладонь бархатной мордой, наверняка даже не предполагая, что был сегодня на волосок от смерти.

Но истинным героем дня, по мнению Бруни, был Филипп.

Она даже не успела толком поблагодарить его — кругом все время были люди. Даже из Хольцкирхена в Грюнвальд она ехала в обществе Кристы, которая заглядывала ей в глаза и твердила, какой Кемер хороший и что «госпожа баронесса не пожалеет — он будет ее хорошо катать, он умный, он все понимает!»

Но теперь Криста осталась в конюшне (как Бруни подозревала, позондировать почву насчет приема на работу) — и они с Филиппом, наконец, были одни.

Поэтому в машину она села не сзади, а рядом с ним. Подождала, пока он выедет за ворота конюшни, и положила руку ему на запястье. Он коротко удивленно взглянул сначала на руку, потом на нее.

— Я хотела тебе спасибо сказать, — начала Бруни. Вспомнила, как он стоял перед надвигающимся фургоном, и даже вздрогнула. — Честно говоря, я от тебя такого не ожидала…

— Я сам не ожидал, — усмехнулся Филипп. — А тебе, моя милая, я вижу, не дают покоя лавры Бриджит Бардо[7]!

Даже тут не удержался, чтобы не съязвить и не испортить всю торжественность момента! Упрямая и вредная мужская натура не позволила!

Упрямый он был жутко, просто что-то невозможное. И при этом добро бы по делу — а то упирался ни с того ни с сего, из-за пустяков.

Вечером того же дня Бруни решила, что не мешало бы отблагодарить его как-то посущественнее. Сунула в ведерко со льдом бутылку шампанского, надела обалденный пеньюар из черной полупрозрачной сеточки и позвонила этому упрямому ослу, сказала:

— Хочешь — приходи, поболтаем! — устроилась на постели и стала ждать.

Прождала пять минут… десять… (да любой нормальный мужик бы уже прибежал, капая слюнями!) — потом позвонила снова:

— Чего ты не идешь?!

— Извини, дорогая, — послышался в трубке убийственно хамский ответ, — я тебе не мальчик по вызову. Надо — придешь сама.

И она пошла! Как загипнотизированная, как зомби какая-то — и даже ведерко с шампанским с собой прихватила! И не надела это ведерко ему на голову, когда он открыл дверь…

Позже, когда они уже лежали в постели, Бруни все-таки спросила:

— Слушай, Филипп, ну чего ты не пришел?! Чего ты такой упрямый?!

— Такой уж уродился.

— Урод уродился, — бездумно сказала она.

— Сам знаю, что не красавец, — подтвердил белобрысый.

— Да нет, — решила Бруни восстановить справедливость. — Ты ничего… Мужественный такой!

— Брось ты, — чуть поморщившись, усмехнулся он.

«Надо — придешь сама!». Получив еще пару раз подобный ответ, она поняла, что это не случайность и что по каким-то своим причинам Филипп просто не хочет бывать в ее спальне. Были и еще странности — например, он не любил целоваться. Таких людей она еще не встречала. Встречала таких, которые целоваться не умели, но чтобы не любили — ни разу!

Нет, то есть он целовал ее в грудь, в шею — но никогда в губы. Если же она сама целовала его — не отвечал, и губы были точно деревянные.

И еще он не ревновал ее — абсолютно не ревновал! Это было просто уму непостижимо! Что бы он там ни заявлял, а мужикам свойственно ревновать, у них это в крови! И скрыть даже толком эту ревность они не могут, как ни пытаются.

На очередной вечеринке у Иви Бруни специально решила подзавести его на ревность и начала чуть ли не в открытую флиртовать с Полом. Когда-то с этим парнем у нее случился скоротечный роман, потом они разбежались — но, видно, угли еще тлели, потому что не прошло и получаса, как он держал Бруни за руку и нашептывал ей на ухо, что был бы очень, очень не прочь «тряхнуть стариной» и подняться с ней наверх, в предназначенную для подобных случаев гостевую спальню.