Книга Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

А после поступил как философ, пробродивший в одиночку по Крайнему Северу не один десяток лет: укрепил на палке литровую закопчённую дочерна жестяную банку, развёл в кипятке четверть пачки терпкого дефицитного чёрного индийского чая «со слоном», раскурил трубку и сел на краю амгуэмской террасы, медитируя на змеящуюся под обрывом муаровую ленту реки. Солнце потихоньку садилось, небо на северо-западе залило золотом, палатка и сидящий возле неё человек выглядели диковинными изломанными силуэтами среди плавных очертаний холмов приморской тундры.

Юрий Кудинов не подозревал, что наступающая ночь будет едва ли не самой беспокойной в его жизни.

Ах да, я забыл сказать, что Юрий Кудинов принципиально не носил никакого оружия.

Проснулся он от того, что на его лицо обрушилось влажное полотно палатки. Затем сверху его сильно ударило что-то тяжёлое и шипастое, правую ногу свело в каком-то клыкастом капкане, по икрам потекли тёплые струйки крови. Над обрушившейся палаткой что-то ворочалось, плохо пахло и урчало.

Юрий Кудинов понял, что на палатку напал медведь, и этот медведь сейчас схватил зубами его ногу и тащит наружу.

Первое, что сделал Юра, – страшно закричал. Не чтобы отпугнуть зверя, а просто от страха. Затем начал биться в ткани, периодически пытаясь попасть второй ногой туда, где, судя по всему, у медведя находилась морда. Однако нога у Юрия путалась в спальном мешке, и это очень сильно ослабляло его удары. Кроме того, медведь, почуяв беспокойство, перехватил челюстями другую ногу и тем самым полностью лишил Кудинова свободы манёвра.

– Левая нога, та, которую зверь схватил первой, у меня ничего не чувствовала и не слушалась. Я просто ощущал, что по ней течёт кровь, а делать ею уже ничего не мог. Зверь же тащил меня, прямо как есть, в скомканной палатке и спальном мешке, прямо по тундре, а я даже взмахнуть руками как следует не мог! Мокрая парусина облепляла меня полностью, я орал и, наверное, со стороны представлял собой презабавнейшее зрелище: медведь тащит по тундре копошащийся и орущий брезентовый свёрток. Но я-то отлично понимал, что проклятая тварь сейчас задавит меня и съест, а я даже стукнуть её как следует не смогу!

Судя по всему, крики и рывки Кудинова начали всерьёз раздражать мишку, и он несколько раз рванул когтями его по бёдрам. Кровь потекла ещё обильнее, Юрий закричал сильнее, и медведь, видимо, решил покончить с этим криком раз и навсегда.

– Медведь отпустил правую ногу, которая теперь так же отказалась слушаться, как и левая, чуть-чуть отошёл в сторону, затем зашёл со стороны головы и вцепился зубами мне в плечо. Боль была адская, я чувствовал у лица вонь его пасти – гораздо-гораздо сильнее, чем у человека, который годами не чистит зубы. Вот тогда я и понял, что слова «зловонная пасть» – это не фигура речи. Но мне тогда было ни до чего, я взял и заорал так, как не орал никогда в жизни, прямо в морду ему заорал. И знаешь, он отпустил меня. Сперва я услышал, как он чуть отошёл, ворча при этом. Затем ворчание стихло. И всё. Ни шагов, ничего.

Лежу я, лежу – и чувствую, что кровь из меня прямо ручьями вытекает. Пошевелиться боюсь и не шевелиться боюсь. Понимаю, что могу так и помереть, не шевелясь. А палатка-то с полом, я в ней действительно, как в мешке, лежу.

Начал потихоньку из мешка выбираться. И слушаю всё время: где медведь? Не слыхать его – я снова барахтаюсь. Мешок весь липкий от крови, промок насквозь, прямо подо мной моя же кровь и хлюпает. Больно, что шиздец как. Но я всё-таки в том бардаке нашёл свой нож, палатку рубанул – хоть видеть стал. Огляделся – медведя нет нигде. Разрезал в палатке дырку побольше, вылез и из мешка, и из палатки. Посмотрел на себя – матерь божья! Кальсоны изодраны, всё в крови. В дырках мясо голое торчит. Правая рука не шевелится вообще: видимо, скотина мне ключицу перекусила.

Затем Кудинов доковылял кое-как до берега реки, снял с себя всю одежду и хорошо-хорошо вымылся. Большая часть ран были поверхностными, однако на ногах и на плече было несколько сквозных прокусов. Чувствовал он себя, как изрядно поколоченная боксёрская груша.

Вода в Амгуэме была, несмотря на июль, абсолютно ледяная, и кровь немного утихла. Абсолютно голый, израненный и окровавленный, Юра уселся на берегу и стал думать.

В рюкзаке у него была аптечка с минимальным для физически здорового полевика набором медикаментов: один индивидуальный пакет для перевязки, йод, валидол, несколько бактерицидных пластырей, аспирин, тетрациклин и средство от поноса.

– Тетрациклин и средство от поноса я сразу отставил, – рассказывал Юра. – Во-первых, поноса у меня не было, а во-вторых, тетрациклин хоть и предотвратил бы заражение, но он сильно бьёт по организму в целом. А организму моему нужна была полная мобилизация.

Идти Кудинову надо было около тридцати километров вверх по реке: там, он знал, стоит лагерь геологов. В принципе, это задача всего одного дня для физически здорового человека: берега Амгуэмы в этом месте представляют собой высокие сухие галечные террасы – хвосты древней морены, и ходить по ним – одно удовольствие.

Но это – физически здоровому человеку, а не израненному и обессиленному Кудинову.

– Текло у меня изо всех дырок. Плюс к тому больно было невероятно. Я разделил индпакет пополам, замотал прокусы на обеих ногах, сделал из рукавов рубашек лёгкие жгуты на икрах. Остались довольно глубокие раны с внутренней стороны бёдер, но они не так кровоточили. Я распустил на что-то подобное бинтам мягкую фланелевую рубашку, замотал этими тряпками ноги. На правое плечо у меня уже совсем ничего не осталось, поэтому я прямо так набросил на себя ватную куртку. Руку поднимать не мог вообще.

На левое, относительно неповреждённое плечо Кудинов повесил рюкзак, в котором оставил только минимальный запас продуктов для перехода. Опёрся на свой посох-стойку для палатки. И попытался идти.

Идти получалось плохо.

– Ноги подкашивались. Видимо, я ещё сильно ослабел от потери крови. Мне повезло: медведь хоть и сильно поранил меня, но не задел ни одной значительной артерии. Иначе бы я никуда не пришёл, а просто истёк кровью. Кровь, правда, сочилась из прокусанных ног. Тогда я стягивал жгуты потуже и шёл на бесчувственных ногах, как на колодках. Когда решал, что этого достаточно, ослаблял жгуты, и ноги согревались. Согревались – и начинали болеть. Правда, из них текла кровь. Когда я решал, что её вытекло уже много, я снова затягивал жгуты.

Кудинов несколько раз останавливался, чтобы сварить себе чифирь. Разбавлял он его огромным количеством сахара, пытаясь таким образом хоть как-то возместить потерю калорий (и жизни), которые катастрофически уходили из организма.

– Дорогу помню очень плохо. Качало, да. Небо, увалы, увалы, небо, река, опять увалы. Куропатки квакают, это помню. Падал, по-моему, раза три, терял сознание. Очнёшься, глаза откроешь – всё плывёт вокруг. Болит всё безумно. На палку обопрёшься, поднимешься – и вперёд, по камешкам и ягелю. Хрусь-хрусь, хрусь-хрусь.

Ни комары, ни мошка, которых в это время в долине Амгуэмы чёртово изобилие, не смущали Кудинова. Точнее, он их просто не замечал. Как не замечал бы и падающего с неба снега. Он точно знал: как можно скорее ему необходимо достичь стоянки чануэнских геологов. Вот так. И баста.