Книга Сильва - Веркор

- Да ведь вам в высшей степени наплевать на приличия!

- Как, я же...

- Ну признайтесь: вы влюблены в нее?

- Послушайте, Дороти...

- Я не святоша, и если вам ее хочется, то я ничего не имею против. У вас, насколько мне известно, любовниц было предостаточно. Но, прошу вас, не забывайте о своем положении в обществе, о своем происхождении. Это ведь будет потрясающий скандал.

- Вы воображаете, что я собираюсь жениться на ней? - вскрикнул я.

- Кто знает? Я сама задаюсь этим вопросом.

- В жизни не слыхал подобной нелепицы. Жениться на лисице! Вам-то уж должно быть известно, что она пока не что иное, как лисица, и ничего больше.

- Вы сами сказали "пока". Но она изменится. Мой отец, конечно, прав: она изменится.

- Ну значит, у меня еще есть время подумать, не так ли? - ехидно спросил я, ибо Дороти здорово разозлила меня.

- А вот и нет: думать об этом вам придется сейчас.

Она произнесла эти слова настойчиво и встревоженно и, схватив меня за руки, сильно сжала их; взгляд ее выражал нежность и беспокойство.

- Вам грозит большая опасность, - сказала она. - Вспомните Пигмалиона.

- Какая же здесь связь? Сильва не мраморная статуя.

- Я говорю о пьесе Шоу. То, что вы собираетесь сделать, далеко превосходит замысел профессора Хиггинса. Он всего лишь превратил цветочницу в леди. Вы собираетесь превратить в женщину дикую лисицу. И вы полюбите ее. Да вы уже ее любите.

- Я?! Вы с ума сошли, Дороти! Если я и люблю кого-нибудь, то это...

- Молчите! - крикнула она.

Я терпеть не могу, когда мне затыкают рот. И однако мне нужно было бы порадоваться ее грубости: в том крайнем смятении чувств, нахлынувших на меня, я и в самом деле готов был на любое признание. Но это "молчите!" возымело обратное действие: вместо того чтобы предупредить мою неосторожность, оно меня совершенно вывело из себя.

- А с какой стати я должен молчать? Я и так уже молчу целых десять лет. Один раз я упустил вас, неужели же я и сейчас позволю вам ускользнуть?

Я увидел, как побледнела Дороти, как отчаянно машет она рукой, пытаясь остановить меня, как беззвучно вздрагивают ее губы, не в силах произнести ни слова: взволнованный и умиленный, я схватил ее за руку.

- Значит, мне грозит опасность? - воскликнул я. - Ну так вот, спасите меня! Если только вы меня любите, Дороти, - добавил я, прижав ее пальцы к губам.

Но она вырвала руку, встала с места и нервно заходила взад-вперед, сгибая и разгибая пальцы стиснутых рук.

- Это то, что я сама должна была прокричать вам десять лет назад, глухо сказала она и, тяжело вздохнув, прошептала: - А теперь я уже сломлена вконец. И никого спасти не смогу.

- Да полноте вам...

- Нет! - вскричала она и продолжала, уже мягко и задумчиво: - Люблю ли я вас? Да разве я могу еще любить? И смогу ли вообще когда-нибудь? - Она все сильнее стискивала руки. - Мне казалось, что я любила этого человека, - тихо, чуть хрипло проговорила она. - Я готова была жизнь за него отдать, да в каком-то смысле я это и сделала: он внушал мне ужас, и все-таки я пошла бы за ним на край света. Его смерть и утешила меня, и ужаснула, она уподобила меня тем медузам, которые высыхают, выброшенные на берег вялые, ко всему безразличные. Их может подобрать кто угодно, вот и я целых десять лет позволяла подбирать себя кому угодно, а сейчас почти и не помню об этом.

С похолодевшим сердцем слушал я эту внезапную исповедь; в голове у меня была мертвая пустота. Дороти задумчиво взглянула на меня.

- Что бы ни случилось, что бы вы ни сделали, знайте: я вас прощаю, сказала она каким-то странным тоном.

Я встал, подошел к ней и, сжав ее прекрасные плечи, заставил повернуться ко мне.

- Послушайте, Дороти, - сказал я спокойно, - представьте себе, что Сильва слышит нас, - сможет ли она понять хоть одно слово из сказанного здесь?

Что осветило ее лицо - намек на улыбку, возвращавшийся румянец? Она повторила за мной, как эхо:

- Нет, ни одного слова из сказанного здесь.

- Как же вы можете всерьез думать, что я собираюсь жениться на ней, даже в отдаленном будущем, - жениться на таком бездуховном существе, когда вы тут, рядом со мной. Разве это не полная нелепица?

Дороти качнула головой. Теперь она и в самом деле улыбалась. Но нерадостная то была улыбка.

- Я тоже не та женщина, на которой можно жениться, - прошептала она, опустив голову. - Мне нечего больше дать вам. Я теперь как высушенный краб: один панцирь, а внутри пустота. - Она приподняла голову. - А в пустом панцире новая жизнь уже не зародится. Сильва тоже пуста - пока пуста. Но в ней однажды сможет что-то возникнуть. И вот это-то и вызывает у меня страх - за вас.

Вероятно, она поняла по моему взгляду, что я не уловил ее мысль. Взяв мои руки, она сняла их со своих плеч.

- Все, что возникнет у нее в мозгу, будет вложено туда вами, мой друг. А что нравится Пигмалионам? Как раз их собственный образ. Разве они могут устоять перед ним? И вот в тот день, когда это случится, мне нечего будет положить на другую чашу весов. Мое присутствие начнет обременять вас, как слишком громоздкая мебель. Но если вы женитесь на этом создании, с вами, Альберт, все будет кончено. Я не ревнивица и не святоша, повторяю вам. И не мне, увы, поучать вас, ибо я не имею на это ни малейшего права. Но я очень боюсь, что, когда Сильва обретет разум, вам уже недостаточно будет одной плотской связи с ней.

- Тогда выходите за меня замуж, - сказал я тихо.

Но Дороти опять упрямо покачала головой.

- Я предлагаю вам другое, - просто ответила она. - Хотите, я стану вашей любовницей? Так будет по крайней мере честно; правда, я боюсь, что, когда наступит решающий день, это ничему не помешает, только сделает меня еще более несчастной.

- Давайте попробуем, - откликнулся я так же просто, но в глубине души я был глубоко взволнован.

Дороти взяла мою голову, слегка коснулась губ поцелуем.

- Не сразу, - шепнула она. - Только тогда, когда вы действительно захотите меня.

19

После отъезда Дороти я впал в крайнее смятение, а ведь я не причисляю себя к легкомысленной латинской расе - к французам, для которых любая встречная девчонка - самая красивая в мире, к сицилийцам, способным поклясться в вечной любви сразу трем женщинам в один и тот же день. Я был абсолютно искренен с Дороти. Но когда она уехала и я остался наедине с Сильвой, все мои слова показались мне чистейшим безумием. Нет, я не хочу сказать, что мои чувства к Сильве стали более определенными, менее двусмысленными. И я, конечно, не солгал Дороти в тот день, когда сравнил эту привязанность с той, которую она питала к своей сиамской кошке. Но разве не признал я зато (или по крайней мере не перестал отрицать), что меня всем существом мощно, неодолимо тянуло к Сильве? А ведь я скрыл от Дороти еще более опасные мысли, и тот факт, что она угадала главное, ничего не менял: я все-таки кое-что утаил от нее. Я ни словом не обмолвился о том восторге, который охватил меня при мысли, что любовь способна превратить Сильву в настоящую женщину. Разумеется, обретя былое хладнокровие, я все-таки попробовал убедить себя, что строю иллюзии, что все перевернул с ног на голову и что на самом деле Сильву нужно сначала сделать женщиной для того, чтобы она смогла узнать настоящую человеческую любовь. Но именно с этим я и не мог смириться, не мог видеть Сильву такой, какая она сейчас, - прелестным созданием, отданным, однако, на милость темным инстинктам животного естества. Я твердо решил вырвать ее из этого состояния, зажечь в ней искру человеческого разума. Дороти предупредила меня на сей счет: я рисковал серьезно увлечься женщиной, которая в большой мере будет моим собственным творением. Но я знал, что все равно поступлю так, а не иначе. И, зная это, тем не менее предложил Дороти свою любовь, а теперь чувствовал свою страшную вину перед ней.