Книга Борька, я и невидимка - Юрий Томин

– А вы не могли выбрать другое время? – спросила Вера Аркадьевна.

– Мы с вечера договорились, – сказал Костя. – А потом нам объявили про пузырьки. А мы уже договорились…

Вера Аркадьевна внимательно взглянула на Костю. А Костя подумал: «Сейчас она спросит: „Значит, раз вы договорились, то для вас уже не обязательно подчиняться?“

– Вам дали станки? – спросила Вера Аркадьевна.

– Дали. И еще панели дадут, – оживился Костя, радуясь, что разговор уходит в сторону.

– Вы все ходили? – с удивлением спросила Лина Львовна.

– Весь класс! – с гордостью сказал Костя.

– А что ты натворил на собрании? – скучным голосом спросила Вера Аркадьевна.

«Про пузырьки спрашивать больше не будет», – промелькнуло в голове у Кости. И вдруг – на какую-то секунду – у него появилась надежда, что его сегодня не исключат. Ведь уже спрашивает про собрание, а не про пузырьки. Может быть, удастся объяснить Вере Аркадьевне и про собрание?

– Я ничего не натворил, Вера Аркадьевна. Честное слово!

– Почему же на тебя жалуются?

– Кто жалуется?

– Это неважно, – сказала Вера Аркадьевна. – Важно, что жалуются. Будь любезен, отвечай на вопросы.

– Я говорил, что не надо выбирать Дутова, а она говорит – надо.

– Кто «она»?

– Елизавета Максимовна.

– Значит, не «она», а Елизавета Максимовна. Тебе, Шмель, понятна разница?

«Исключит», – подумал Костя. И внезапно все стало ему безразлично. Ему больше не хотелось отвечать. Все они заодно.

– Куда хотели выбирать Дутова?

Молчание. Счастливый горнист с картины победно смотрел на Костю. Дать бы ему, чтобы не трубил!

– Костя, я тебя спрашиваю. – Голос Веры Аркадьевны уже не такой скучный.

– Звеньевым.

– Дутова? – с удивлением спросила Вера Аркадьевна.

– Дутова! – воскликнула Лина Львовна. – Вера Аркадьевна, ведь Дутов…

– Хорошо, Линочка, хорошо… – проговорила Вера Аркадь евна. – Дутова я знаю.

«Может, не исключат?» – подумал Костя.

– Костя, а с уроков тебя тоже напрасно выгоняли?

«Все-таки исключит», – подумал Костя. Ему было очень жалко себя. Он стоял – одинокий и беспомощный. Он отвечал на один вопрос, а ему задавали другой. И весь этот разговор не имел смысла – все равно исключат.

– Я жду, Костя.

– Не напрасно.

– Хорошо, что ты хоть это понимаешь, – сказала Вера Аркадьевна. – Но разве нельзя сделать так, чтобы не выгоняли? Ты думаешь, учителю приятно тебя выгонять? Ты ведь способный мальчик, Шмель…

Голос у Веры Аркадьевны уже совсем не противный. Она смотрит на Костю так, будто ей очень обидно, что есть на свете человек Константин Шмель, который способен сделать много хорошего и не делает этого. А Костя в этот момент думает, что сейчас самое время сказать про ракету и тогда еще можно на что-то надеяться. Ведь Вера Аркадьевна очень любит, когда говорят про ракету.

Но в этот момент Костя замечает, что Вера Аркадьевна бледнеет. Она наклоняет голову, и лицо ее становится беспомощным. Она как будто хочет проглотить что-то и не может. Руки ее шарят по карманам кофты. Она достает стеклянный пузырек. Она делает все это очень спокойно, но в спокойствии этом есть что-то страшное.

– Вера Аркадьевна! – Лина Львовна вскакивает со стула. Вера Аркадьевна открывает пузырек и лижет пробку.

– Вера Аркадьевна, я позову кого-нибудь! – взволнованно говорит Лина Львовна.

– Что с тобой, Лина? – спрашивает Вера Аркадьевна. – Ничего не случилось. Мне просто нужно принимать это время от времени… Так что же, Костя?

А Костя, который не знает, что у Веры Аркадьевны больное сердце, все же понимает – чуть не случилось что-то ужасное. Такое, когда звонят телефонные звонки и приезжает машина «скорой помощи». И люди тогда толпятся у этих машин, как будто это очень важно – заглянуть в лицо тому, на носилках. Костя не знает, что у Веры Аркадьевны бывает так и дома, когда она проверяет тетради, и в трамвае, когда она едет в школу с другого конца города. Косте кажется, что это он виноват во всем. Приготовленные слова вылетают из его головы, и он торопливо говорит. Не для себя – для Веры Аркадьевны, чтобы ей было лучше, чтобы вокруг стало светлее, чтобы все быстрее кончилось.

– Я обещаю, Вера Аркадьевна. Честное слово!

В эту минуту он верит в свои слова. Он верит, что будет собирать пузырьки, дружить с Викой Даниловой, перестанет строить рожи на уроках и дразнить Дутова.

А Вере Аркадьевне уже лучше. Это прошло. Когда э т о не проходит быстро, пузырьки уже бесполезны. И Вера Аркадьевна верит Косте. Ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.

– Иди на урок, Костя, – говорит она. – Только на урок, а не слоняйся по коридору. Скажи, что я тебя задержала.

Дверь открывается и закрывается.

– Вера Аркадьевна, вам плохо? – спрашивает Лина Львовна.

Вместо ответа Вера Аркадьевна достает из стола бумажку. Она показывает ее Лине Львовне. Там написано: «Вера Аркадьевна, зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный».

– Помнишь, Лина, – говорит Вера Аркадьевна, – я к тебе заходила… Ну, тогда… Это ведь он написал. У него с первого класса буква «д» с закорючкой. Никак я не могла отучить его от этой закорючки.

Но Лина Львовна все еще не может опомниться.

– Ой, Вера Аркадьевна, как я испугалась! Вы такая бледная стали.

– Ты знаешь, зачем он это написал? – спросила Вера Аркадьевна.

– Не знаю, – говорит Лина Львовна.

– Он ведь тебя пожалел. Они очень теряются, когда плачут взрослые. Им кажется, что весь мир рушится.

– Я больше не буду плакать, – смущенно говорит Лина Львовна. – Я постараюсь никогда не плакать, Вера Аркадьевна.

– Так уж и обещаешь, – улыбается Вера Аркадьевна. – Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает – исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нем поговорю.

– Ой, Вера Аркадьевна! – восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей.

Вера Аркадьевна засмеялась.

– Иди, иди, Линочка.

Тем временем Костя шел по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего, нет. А может быть, исключили… Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде – на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа – полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всем Севере.