Книга Патриот - Алексей Анатольевич Навальный

запрещала бывшим преступникам селиться ближе ста километров к большим городам. «Сто первый километр» был местом, где живут всякие алкоголики, воры и подозрительные типы, совершенно не имеющие романтического ореола и ни в коем случае не наделённые какой-то властью.

И тут внезапно выясняется, что, оказывается, главная сила в стране — это вот те, кто собирается в шашлычной у дороги каждый вечер. К ним, как в фильмах про итальянскую мафию, ходят «решать вопросы», советоваться, их стоит остерегаться. Это было поразительное явление, особенно для места, где я жил. В городе целая дивизия вооружённых мужчин, чья работа — воевать и убивать, но главный авторитет — неизвестно откуда взявшийся грузин в белых носках. Дополнительное значение у слова «авторитет», обозначающее как раз неясный статус таких людей (то ли преступник, то ли предприниматель, то ли уважаемый человек), появилось именно тогда и активно используется до сих пор. В любой биографической статье о том же Путине найдётся много эпизодов о связях с «авторитетными предпринимателями» — всем понятный эвфемизм для обозначения бандитов и представителей преступных группировок.

Также внезапно выяснилось, что тюремный опыт — это что-то хорошее и очень важное. Фраза: «Он сидел в тюрьме семь лет, он пропащий человек, с ним не нужно иметь дел» — непостижимым образом трансформировалась во фразу: «Он отсидел семь лет — значит, он знает полезных людей и может решить наши проблемы». Наш Эмиль был нижним звеном пищевой цепочки. Более крупный бандит, «державший» Одинцовский район, базировался у автомастерских на Минском шоссе, километрах в пятнадцати от нас. Над ним стояли ещё какие-то люди, связанные с «солнцевскими». Эту иерархию понимали все вокруг — по крайней мере, все люди, с которыми общался я: и школьники, и студенты, и взрослые. Откуда все это знали — непонятно, но всем было очевидно: это как поселковая, районная и областная администрация. Если у тебя не получается решить вопрос с местными бандитами, то можно договориться с вышестоящей группой.

Любой бизнес, от маленького магазина до завода, имел «крышу». «Крыша» — главное слово девяностых. На второй минуте обсуждения любого предпринимателя звучал вопрос: «А кто его крыша?» Преступные группы образовывались по самым разным принципам — по территориальному (разные там «подольские» и «солнцевские»), по наличию боевого опыта («афганцы»). Ещё были спортсмены — наверное, самая многочисленная группа. Все борцы, боксёры и так далее поголовно подавались в бандиты, а боксёрские залы были прямо кузницей кадров. Наконец, были «синие». Так называли олдскульную преступность с их доперестроечной тюремной иерархией и татуировками — потому они и были «синими».

Вся страна обсуждала бандитские войны, противостояние между «синими» и спортсменами и тому подобные увлекательные вещи. Россию захлестнула волна шансона — если подумать, это русское кантри.

Глава 6

Учёба в университете мне не нравилась. Я, безусловно, не ожидал, что в реальной жизни она будет выглядеть как студенческие вечеринки из американских фильмов, но разочарование приносило буквально каждое направление университетской жизни.

Во-первых, вечеринки и разгул. Они были, конечно, но вид имели чаще страшный и неловкий. Я с самого начала попал в компанию ботаников, несмотря на не слишком «ботанический» внешний вид. Мне всегда приятнее оказаться в компании людей, которые ужасно стесняются противоположного пола, но прочитали кучу книг и шутят (или пытаются шутить) заумные шутки, чем среди заядлых тусовщиков, непринуждённо перемещающихся с бокалом, смеющихся и очень круто целующих воздух друг у друга возле щёк. Таких я сам до сих пор стесняюсь и боюсь.

Позже, на третьем-четвёртом курсе, я примкнул к крутой компании. В том смысле, в каком понимали крутость в девяностые. Там был парень с геликом[5], мой хороший друг. Там был сын крупного мента, сын ФСБшника, и мы все изображали из себя крутых парней. Ну, в девяностые, если ты приезжал на гелике, ты таким и был. А на нашем к тому же стояли мигалки, и у моего друга был дивный документ — «непроверяйка». Натурально, документ, выданный МВД, на котором было написано: «Предписание без права проверки». Он, прямо как бумага в книге «Три мушкетёра», сообщал тому, кто брал его в руки, что сам автомобиль, его водитель и пассажиры не подлежат обыску, проверке и административной ответственности. Это к вопросу о том, почему «как в Америке у нас не получилось»: вот потому и не получилось, что были такие документы. Они и сейчас, кстати, существуют.

Но я отвлёкся.

Несмотря на переход в крутую компанию, с ботаниками я тоже отношения сохранил — интересно, что именно с ними я поддерживаю связь до сих пор. Когда я говорю жене: «Вечером пойду пить пиво с университетскими друзьями», она совершенно спокойна, потому что со всеми знакома и точно знает, что самой радикальной частью вечеринки могут стать шутки об истории Древнего Рима и споры о национальном вопросе.

К тому же скоро выяснилось, что мою желанную разгульную студенческую жизнь естественно ограничивает такая досадная штука, как автобус № 26.

Автобус № 26 — мой враг, объект моей постоянной неловкости и боль моих студенческих лет. Технически я жил в ближнем Подмосковье, но транспортная система девяностых, и до того, в советские времена, очень сомнительная, ещё сильнее сжалась от безденежья и общего бардака. Такси существовало только в виде редких машин частного извоза, стоило баснословно дорого, да и почти не присутствовало на таких малоперспективных маршрутах, как железнодорожная станция Голицыно — военный городок Калининец. Поэтому ничто не угрожало царствованию автобуса № 26, а подданные вроде меня терпели.

Чтобы успеть в университет к первой паре, начинавшейся в 9:00, я должен был проснуться в 5:55, позавтракать, одеться, дойти до остановки и сесть на тот рейс автобуса, что в расписании был обозначен как 7:04. Ну то есть как сесть — взять штурмом. Таких, как я, едущих в Москву к 9:00, было много, и часто подошедший автобус просто не мог открыть двери — они были зажаты спинами пассажиров, успешно залезших в него на предыдущих остановках. Следующий рейс был в 7:18, на практике это означало сорокаминутное опоздание. С автобуса нужно было со всех ног бежать на подходящую к ж/д станции электричку до Москвы, а там пересесть на благословенное московское метро, где поезда ходят быстро, часто и изобильно.

Поэтому мы, стоявшие на остановке, разжимали двери руками и под ругань и крики водителя через громкоговоритель (он причитал о судьбе своих драгоценных государственных дверей) буквально утрамбовывали тех, кто уже ехал. Утрамбовывали мужчины — женщины прибегали к технике «ввинчивания».

Но вечером было ещё хуже. Последний рейс ко мне в городок уходил в 21:28. Позже ни утрамбовываться,