Книга Патриот - Алексей Анатольевич Навальный

катастрофа. Два дня я переживал так, будто жизнь моя закончилась. В голове проигрывалась сценка, как я говорю друзьям и родственникам: «Я не поступил», а они сочувственно кивают. Однако решение нашлось довольно быстро. В Университет дружбы народов принимали с баллами, полученными на экзаменах в МГУ, и там семнадцати было достаточно. Так я попал в место, которое на жаргоне тех времён называлось «Лумумбарием». Полностью мой вуз назывался Российским университетом дружбы народов имени Патриса Лумумбы.

Это учебное заведение было создано как международный университет, куда могли приезжать учиться студенты из стран, выбравших «социалистический путь развития». Как и всё в СССР, создание вуза активно использовалось для пропаганды, в данном случае — пропаганды противостояния колониализму и поддержки «трудящихся всего мира в их борьбе с американским неоимпериализмом». Поэтому университет демонстративно назвали в честь Патриса Лумумбы — конголезского политика, зверски убитого праворадикально настроенными военными под командованием бельгийцев. Как показали позже рассекреченные документы, сотрудники ЦРУ тоже приложили руку к этой смерти. История трагическая, но советские люди, перекормленные пропагандой и поэтому весьма саркастически и цинично относившиеся ко всем событиям такого рода, придумали следующий её пересказ: «Советские трудящиеся возмущены, что Чомбе по приказу Мабуту в Катанге убил Лумумбу», — демонстрируя тем самым, насколько им до фонаря международная политика в условиях, когда в магазине нет сливочного масла.

В постсоветские времена добавка «имени Патриса Лумумбы», очевидно, начала тяготить руководство университета, уставшего от бесконечных шуток, и они стыдливо, не привлекая внимания, избавились от неё на первом году моего обучения.

В числе интересных фактов об университете было принято (не без тайной гордости) упоминать, что в нём учился знаменитый террорист Карлос Шакал. Причём иностранная пресса обычно акцентирует внимание на том, что он посещал «военную кафедру», что российскому гражданину смешно: военные кафедры есть почти во всех университетах, и в них нет ничего зловещего. А выпускнику РУДН смешно вдвойне, ведь у нас военной кафедры не было. Однако вуз, безусловно, был специфический. Я поступал в первый год, когда абитуриентов стали принимать сразу после школы. До этого обязательным требованием была служба в армии, почему и ходили бесконечные слухи и шутки о том, что все неиностранцы, учащиеся в «Лумумбарии», — разведчики.

Так или иначе, я поступил, моя жизнь не была разрушена. Я мог гордо поддержать разговор на тему поступления, просто пережив обязательную порцию шуток про «Лумумбарий», шпионов и студентов из Африки. Уровень бытового расизма среди граждан СССР и постсоветской России был тогда довольно высок, несмотря на все телеувещевания о дружбе народов.

Все мальчики из моего и параллельных классов дружно поступили в военные училища, военный университет и Академию ФСБ. Вообще, эта особенность биографии (я из семьи военного, все вокруг военные, все друзья поступили в военные училища) позже делала меня немного чужим в либерально-демократической среде. Не то чтобы происхождение осуждалось, но оно казалось странноватым. Типичный активист — это выпускник хорошей московской школы. А я — подмосковный тип, у которого на физиономии написано, что он мент или военный. Забавно, что вот это «на лице написано» действительно работало, причём в обе стороны. До того как я стал более или менее известен и меня стали узнавать в лицо, полицейские на митингах постоянно принимали меня за своего — оперативника. Я даже легко мог проходить через любые полицейские оцепления, главное — сделать непроницаемую физиономию и вести себя так, как будто ты тут самый главный.

Поступив, я с нетерпением ждал сентября, чтобы увидеть наконец-то своих однокурсников: вдруг они и правда окажутся какими-нибудь непонятными людьми, чья задача — следить за иностранцами. Иностранцев я тоже, понятное дело, ждал, хотя к 93-му году они уже не были такой экзотикой, как в СССР. Первого сентября стало ясно, что всё будет отлично: совершенно нормальные бывшие школьники, такие же, как я. И с первого разговора понятно, что все очень умные. Иностранцы тоже были — милейшие люди, правда, годами постарше и явно немного переживавшие из-за незнания языка и страдавшие от холода.

Специфика обучения в РУДН предполагала, что первый год все иностранцы учат только русский язык, а все русские — только иностранный язык, который им назначали случайным образом. Здесь я сделал одну из самых больших глупостей в своей жизни. На общем собрании всех поступивших студентов я последовал дурацкому совету ректора, который сказал: «Конечно, хорошо знать два иностранных языка. Поэтому, если вы учили в школе английский, возьмите французский или испанский». Меня распределили в английскую группу, и я пошёл и попросил поменять мне язык. «Вам французский или испанский?» — спросила женщина на кафедре. Я пожал плечами. Она записала меня во французскую группу.

Суперинтенсивное изучение французского действительно позволило мне более или менее овладеть языком к концу года, а к концу обучения в университете я, как и все, получил даже дополнительный диплом переводчика с французского на английский. Но без практики (а где можно практиковать французский?) язык довольно быстро забылся, а английский так и остался у меня в недоученном состоянии. Говорить — говорю, но с сильным акцентом и кучей грамматических ошибок.

Как раз во время моих раздумий об университете и поступлении в полный рост разворачивалось то самое явление, из-за которого во многом девяностые годы получили прозвище «проклятые». Я уверен, что именно это явление — одна из главных причин, по которым Путин сохраняет популярность у части общества и с его именем связано представление об «установлении порядка», хотя в целом государственная система при нём тотально деградировала. Явление это в нашем городке олицетворял человек в белых носках. Эти носки были отлично видны, потому что ноги в них он выставлял в окно своего автомобиля «ауди». Сомневаюсь, что это удобная поза — сидеть в машине, выставив ноги в окно, но, видимо, она была важна ему с точки зрения демонстрации превосходства над окружающими. Человека звали Эмиль, и он был главный бандит. Ну то есть в этом и заключалось «проклятье девяностых»: каждый человек в любом насёленном пункте знал, кто тут главный бандит и какие действуют преступные группы. Организованная преступность появилась как-то одномоментно, но сразу отвоевала себе огромное место в общественной жизни. Вроде только что закончился Советский Союз, при котором наличие человека в белых носках было немыслимо. Да, конечно, были люди, сидевшие в тюрьме, были некие «цеховики» — люди, занимавшиеся запрещённым предпринимательством, но с точки зрения обычных граждан они существовали на какой-то другой планете. Если о ком-то говорили, что он сидел в тюрьме, это ни в малейшей степени не могло иметь какой-то положительной коннотации. Ещё было популярное выражение: «Живёт на сто первом километре». Советская система уголовного права