Книга Возвращение Филиппа Латиновича - Мирослав Крлежа

повышенно сексуальной, и не удивительно, что в нервном подростке, от природы чувственном, когда он столкнулся с трудной и темной проблемой пола, это породило смятение и болезненно-обостренный интерес ко всему плотскому. Взять хотя бы главный вопрос весьма деликатного свойства, но для него жизненно важный, который мучает его несказанно все эти годы, но который он так и не отваживается задать матери: кто же его настоящий отец? А то странное и непонятное, что происходило у матери с разными посетителями в лавке на Фратерской улице, за портьерой и ширмой, в удушливых клубах табачного дыма, в тайну чего он так и не проник и что с каждым днем заволакивалось все более плотной пеленой загадочности? Взгляды всего города, эти бегающие глазки мещан, жадно вперенные в грязно-серую табачную лавку, в его мать, и особенно в него — порождение блуда и греха, вызывали в Филиппе болезненное тяготение ко всему блудному и грешному, и в том, что он на глазах у всех отправился в конец Краишкой улицы, в дом терпимости, проявился лишь недюжинный характер юноши, упрямо решившего открыто запятнать себя грязью.

Возле церкви и епископского дворца ползают тени клириков, фратеров, монахинь, черные призраки то появляются на епископской брусчатке, то исчезают, а его мать Регина стоит за прилавком и торгует сигаретами и рогаликами. Входят каноники, офицеры, чиновники, кучера и разговаривают с матерью тоном, который больно оскорбляет Филиппа, и он так и не может решить, все эти россказни о его матери — дьявольская выдумка или правда?

А дальше — холодные и голодные годы учения к гимназии, бессонные ночи, проведенные в полубреду с пересохшим от жажды горлом, на кишащей клопами койке епископского приюта для сирот. Светло-зеленые стены, тяжелые, кованые решетки в окнах, черное лакированное распятие с бледно-розовым ликом Спасителя и целые вереницы деревянных святых в коридорах — уродливых, в светло-голубых тогах и красных мантиях с бумажными цветами в руке. Филипп лежит с открытыми глазами, смотрит на уныло-размеренное мерцание лампады под потолком и мечтает о Резике. Единственное светлое пятно в этом вонючем доме пыток и клопов — Резика. У нее сильные, налитые, точно отечные, багровые, слоновьи ноги (ходила она босая), шуршащая нижняя юбка и красные, потрескавшиеся толстые руки с засученными выше локтя рукавами. О Резике мечтал весь приют, к тому же, по рассказам прошлых выпусков, она не чуралась любовных утех. Кто знает, где тебя ждет счастье? Надо рискнуть: прокрасться в столовую, оттуда спуститься на лифте и таким авантюристическим путем добраться до Резикиной комнаты. Филипп встал и босиком, неслышно, прокрался на первый этаж в столовую, где у наружной двери на золотой консоли деревянный святой Иосиф благословлял питомцев епископского сиротского дома. В нетопленой и пустой столовой с липовыми столами, грязными скатертями, залитыми горохом и кукурузной похлебкой, с уже расставленными для завтрака щербатыми солонками и бесконечными рядами тарелок было темно и тихо. Он опрокинул стул, тот свалился с гулким грохотом — так в тишине церкви падает скамейка.

Тихо. С улицы, откуда-то издалека, донесся плач паровоза, стоявшего где-то на открытых путях. Ряды длинных столов, покрытых белыми скатертями, напоминали гробы. Лифт был заперт. Сквозь щели деревянного ящика пробивался свет: монахини уже встали и готовили в кухне мучную похлебку.

Светало. Какой глупой и бесплодной была печаль загоревшегося юноши, запертого в этом сером вонючем отвратном доме! Здесь кормили вываренной говядиной, в вареве попадались и крысы, и старые чулки; наружные стены хлестал дождь; проржавелые водосточные трубы плакали целыми ночами; пятна сырости и плесени расползались по сводам классов нижнего этажа; чадили желтые керосиновые лампы, и все эти девичьи голоса, движения, шляпки, косы, о которых он грезил, были для него так же недосягаемы, как и теперь. Все его плотские желания оказались во многом надуманными и неосуществленными. Филипп мог грезить о женщине наедине с собой, в теплой постели, но при подлинной близости у него возникало неприятное чувство пробуждения в холодной, вонючей комнате, когда невыспавшийся, босой, сонный и усталый он прыгал по голому каменному полу, под неумолчный вой ветра, играющего на проводах и громоотводах. Он только что видел рядом с собой сквозь полудрему теплую Резику — она стояла над кастрюлей кипящей лапши или склонилась над ведром мокрого белья, неуловимая, как призрак, недосягаемая, но живая, а вот она, действительность: длинные коридоры, пропитанные запахом похлебки (проклятая мучная похлебка с черствым черным хлебом!), хмурое утро, покрытые снегом поля; Филиппа гонят на раннюю мессу, в холодную церковь, где дыхание вырывалось густыми клубами пара и замерзали волоски в носу, а святая вода в кропильницах превращалась в лед. И надо становиться на колени на холодную молитвенную скамейку и при свете церковной свечки переписывать замерзшими пальцами в полудремотном похмелье после бессонной ночи задачи. Тайна плоти, нездоровая тайна плоти мучает гнилых подростков, а снаружи валит мокрый снег, и по математике его ждет верная переэкзаменовка!

* * *

Старый Лиепах устраивал прием в честь своей доброй приятельницы графини Орсиваль. Приглашена была и Казимира Латинович с сыном. К великому удивлению матери, Филипп принял приглашение. Он знал, что приглашение на этот великосветский раут получила и Ксения Радаева (кассирша «Короны», или, как звал ее содержатель кафе Штейнер, «виртшафтерица»[23]). Бобочка Радаева, бывшая супруга министра Павлинича, поступила в кафе к Штейнеру несколько месяцев тому назад. Ксения со своими седоватыми волосами, хриплым альтом и светлыми, по-девичьи ясными, аквамариновыми глазами явилась главной причиной того, что Филипп не уехал из Костаньевца в первые же дни. Об этой женщине жители Костаньевца наговорили ему столько плохого и скандального (из-за нее якобы вылетели в трубу несколько банков, она погубила и разорила своего супруга министра Павлинича, она одна виновата в том, что последний ее любовник, адвокат Баллочанский, попал в тюрьму, а жена Баллочанского выбросилась с третьего этажа), что эта таинственная, всегда одетая в черное, дама его заинтересовала. Познакомившись с ней, Филипп с удовольствием стал ходить в «Корону», чтобы поболтать с ней о всяких пустяках и просто посидеть поблизости. Ласковый взгляд ее аквамариновых глаз действовал на него успокаивающе, и потому сидеть в «Короне» за столиком рядом с кассой, листать «Daily Mail» и курить стало его ежедневной потребностью.

Бобочка сама предупредила Филиппа об этом лиепаховском приеме в честь старой графини Орсиваль (ее дальней родственницы по матери) и просила сделать ей одолжение и прийти.

Собралось много незнакомой Филиппу публики, среди гостей самыми шумными были племянник Лиепаха, его благородие Тасилло Пацак и дочь Элеоноры Лиепах, Медика, вдова артиллерийского майора. Эта Медика с такой назойливостью подчеркивала