Книга Голод. Нетолстый роман - Светлана Павлова

у Дани.

Теперь спасаться было не с кем.

– А у тебя чего нового?

Я долго думала, что ответить, и написала:

– Полюбила засыпать и просыпаться не одна.

– Ути, какие мы стали нежные…

– Иди в жопу, Дань. Пока!

– Пока.

Я открыла наш с Ваней календарь чистоты: посмотреть, сколько дней обнулю сегодняшним срывом.

А потом – доставку еды.

Шоколадный пай, две пачки бекона, крабовый салат, «Наполеон».

Я почти нажала кнопку «Заказать», но потом вспомнила свою эмоциональную отповедь про рабский труд курьеров на последней Фединой вечеринке и закрыла приложение.

Засыпая, я отчётливо осознала, что снова, совсем, никому-никому не нужна.

* * *

В своих многочисленных умозрительных интервью Опре Уинфри или Катерине Гордеевой я особенно люблю момент, когда дерзко смотрю в камеру и говорю: «Вообще-то у меня нет друзей». Повисает пауза, камера отъезжает, переходит на лицо Опры (качает головой) или Гордеевой (широко раскрывает глаза). Они озабоченно расспрашивают меня, как так вышло, но я даю понять, что мне неинтересно концентрироваться на этой те-ме. Какой-нибудь ёмкой фразой типа: «Я не одинока. Я одиночка».

На самом деле последнее не в полной мере верно. Вокруг меня полно людей. Среди парней нашей компании я уважаемая личность – типа smart&sexy[31]. Подружки тоже имеются. Это всё – давняя институтская связь, прошедшая все положенные ей стадии: эйфория, любовь, созависимость, дружба командами – друг против друга, зависть, ненависть, сепарация, здоровые отношения на расстоянии вытянутой руки.

Когда пару лет назад все начали ходить к терапевту, остринка наших взаимодействий подвыдохлась. Началась игра по заранее утверждённым правилам – честная скучная игра. Больше не говорили непрошеной правды. Не соревновались в успехах. Не спорили до хриплых глоток. Не напивались вусмерть и не выясняли, кто кому прожёг сигаретой диван. Теперь просто извинялись и спрашивали, сколько нужно заплатить.

Многих печалило такое состояние дел. Мол, и куда делось лихое безумие юности? Куда-куда… У кого панкреатит, кто на антидепрессантах. Короче, пить нельзя, а алкоголь – известная социальная тросточка, вот без него и не клеится.

Мне расклад казался идеальным. Больше никакого FOMO[32] от вечеринок, на которые не пошла – чисто из принципа или чтобы все заметили твоё отсутствие.

Просто самих вечеринок уже нет и в помине.

Проблема к тому же была и в том, что с приходом взрослой жизни общие темы словно исчерпались сами собой. Федя, и спустя десять лет помешанный на Изис, совсем растерял умение говорить в первом лице единственного числа. Лера не могла найти сыну сначала нормальный садик, потом нормальную школу, потом нормального репетитора, вместе с тем параллельно пыталась устроить личную жизнь. Маша жила стартапом, бросив взгляд на экран телефона, шептала «заебали, не могу» и, кажется, могла целиком и полностью изъясняться словами типа: дамы, давайте засетапим встречку; мой тэйк в том, что надо форсить; мы пивотнули эту тему. Кроме прочего, Машка – завистливая и ревнивая. Глаз соколиный – особенно на новые кофточки, скинутые кило. Узнает про твой отпуск, проходу не даст: а это сколько стоит? а это? Нина – единственная не с журфака и случайно затесавшаяся среди нас девочка с эконома – зарабатывала столько денег, что было страшно спать, жить, просто существовать. Бизнес в России, девочки. Вам лучше такое не знать. У неё были кредиты с бесконечным количеством нулей и мешки под глазами. Красный «порш» и серые схемы. А ещё ослепительно-белоснежные, сделанные в Эл-Эй виниры, которыми она редко улыбалась, и две интонации голоса: одна для жизни, вторая – для деловых разговоров по телефону (на второй мне становилось страшно неловко). Нина любит вслух спросить: «А во сколько там нынче метро закрывается?» Однажды, будучи сильно подшофе, Нина призналась мне, что чувствует особый кайф в том, что она – единственная в компании, у кого всегда просят в долг. Ну, кроме Жени. Женю все легонько недолюбливали: неизменно приподнятое настроение, лаковая сумочка, квартиру в наследство оставил дед. У Жени идеальная жизнь и даже за пределами соцсетей. Муж, ремонт, корги, а всё равно – такой тип москвича, который определяет себя не через «люблю», а через «ненавижу» (общественный транспорт, МФЦ, пробки, угги, маленьких собак). Она чувствовала себя лишней и не любила, когда при ней рассказывают истории, частью которых никогда не являлась. Или – что хуже – пыталась подменить наши воспоминания и убедить всех, что «тогда» она тоже была с нами. Женя не работала в жизни ни дня, и в этой праздности проглядывало что-то грустное, никчёмное, но почему-то – только для меня. Алина вот Женю не жалеет, даже не стесняется ненавидеть Женю на полную мощь. Алина – агрессивная пиарщица и просто женщина-праздник. Что ни день, так рапортует в чате про вчерашний «оттяг». Она так и говорит до сих пор – немодное слово «оттяг», милая наша бумерша.

Мы настолько активно обсуждали, как совместно ненавидим такое-то дерьмо, что уже было непонятно, а есть ли в мире хоть какое-то дерьмо, которое мы совместно любим? Иногда – лишь иногда – мне казалось, что формат «дружим против N» всё-таки не остался пережитком прошлого. Иначе почему Алина с Ниной периодически назначали мне рандеву без остальных, чтобы обсудить, какая Женя – дура. А Женя-то, на самом деле, никакая и не дура: то и дело форвардит мне сообщения из общего чата на шестерых с комментариями типа: «Капец, ну что за идиотка?» Они с Лерой сделали даже отдельную группу, в которой тоже периодически предлагают мне поненавидеть кого-нибудь. Я до встречи с Ваней в целом не брезговала и даже любила эти малодушные сговоры, только всегда было интересно. Во-первых, где же оно, феминистское сестринство? А во-вторых, на сколько ещё сообществ поделена на-ша и без того микроскопическая компания? В конце концов, должен же быть чат, в котором сплетничают и про меня.

Короче, я не могла представить себе, как напишу им: «Привет, дорогие подруги. Извините, что скрывала от вас, но я тут уже полгода хожу на группу анонимных обжор, где замутила с клептоманом, который спиздил мои часы».

И в конечном итоге сделала именно это.

* * *

Конечно, логичнее было позвать людей с иным уровнем эмпатии – моих новых подружек с группы, которые говорили бы мне: «я понимаю», «это больно», «так сочувствую тебе». Но вот парадокс: в тот момент меня вообще не тянуло к ним. Может быть, потому что их слова поддержки виделись предсказуемыми? Тянуло меня к Алине, Нине, Жене и иже. Родные токсины.

Обычно вялые на подъём подружки прилетели за рекордные сорок минут. Кто-то из чистого сострадания, кто-то из праздного любопытства. Федян не приехал – забивал левый «рукав». Потом слилась и Лера: из всхлипывающего войса я поняла не всё, но, кажется, Тёмику поставили двойку в четверти по математике, и, учитывая Лерину вспыльчивость, Тёмику, возможно, было даже хуже, чем мне. В какой-то момент я было хотела написать Лейле, но потом поняла, что не хочу их всех между собой знакомить. Нет, не сегодня. Ей отдельно расскажу.

Они налили и в ожидании уставились на меня. Я начала говорить и чем больше говорила, тем больше предвкушала вопросы в осуждающей модальности. Ну как же ты так умудрилась? Нормальных мужиков, что ли, нет? Какая анонимная группа, я же тебе давала номер хорошего терапевта! Не занималась бы ерундой и пошла бы со мной на кроссфит!

Но вместо этого я почему-то услышала: «А мы вот с Валеркой не трахаемся уже полгода».

Это сказала Женя, а Маша ответила, что в Таиланд она не полетела не из-за рабочего проекта, а из-за мошенников, обувших её на отложенные 270 тысяч рублей. Нина – о том, что в запое отец. Алла – что пятый раз заваливает «город» на экзамене в ГИБДД и, кажется, вот-вот капитулирует перед коррумпированной системой. А ещё – что хочет замуж за Олега, а Олег хочет только собаку.

Так в Москве открылась ещё одна анонимная группа. Моих подруг.

Потом устроили самосуд: что делать с Иваном – казнить или миловать? Нина предложила подкараулить у дома, дать в морду