Книга Голод. Нетолстый роман - Светлана Павлова

вокруг себя.

Совпадения, указывающие на то, что Ваня снова ворует и врёт мне об этом, преследовали меня. Все скачанные для ужина фильмы не обходились без эпизода воровства. Стали сильнее бросаться в глаза магазинные таблички с предупреждениями о скрытой видеосъёмке. Я вздрагивала от произнесённых в офисе фраз типа: «Кто спиздил мой степлер?» Уже второй месяц висевшее у лифта объявление «Забравшие горшок с фикусом со второго этажа! Имейте совесть и верните цветок на место» стало иметь для меня особенный смысл.

Я снова – определённо и неотвратимо – становилась безумной.

* * *

Во времена моей юности девочки из богатых семей, которых мы, впервые ужаленные классовой несправедливостью провинциальные ботанши, называли «платками», могли завалиться на первую лекцию с двадцатиминутным опозданием. Не снимая норковых шуб, с торчащими из огромных сумок «Louis Vuitton» новыми, что в конце, что в начале года учебниками, распространяя запах круассанов и отпивая кофе из большого стакана, они говорили: «Извините, я в пробку попала». Когда лектор выгонял их с пары и предлагал ездить в университет на метро, мы смеялись. Мне казалось это справедливым: ведь я вставала на два часа раньше, чем они, ехала из холодной, на пять девочек, комнаты общежития и ко-фе могла себе позволить только растворимый. Когда в моей жизни появились деньги, а с ними возможность брать кофе с собой, я поклялась себе, что никогда не появлюсь вот так: с ведром латте, ссылаясь на загруженность дорог.

Я вообще никогда не опаздываю. И из-за этого, разумеется, всегда всех жду. Ждать людей я просто ненавижу. Особенно когда они мямлят в своё оправдание: ну, сорри, я просто такой человек – не умею следить за временем. Для меня это не аргумент. Сразу хочется спросить: и много раз вы не сумели проследить за временем, когда летели в Нью-Йорк или на Мальдивы, шли на госэкзамен или собеседоваться на работу мечты?

Для меня нет хуже пытки, чем выйти из дома без часов. Я чувствую себя странно – как будто не хватает чего-то основополагающего. Я привыкла к их тяжести, к холоду их металла, к пропахшему духами кожаному ремешку. Я ношу их всегда и везде, не снимая, и иногда даже в них сплю.

Но сегодня часов на мне не было.

Ещё хрупкое, но такое очевидное подозрение возникло сразу же и въелось в душу.

Часы не давали мне покоя весь день: примерно так же, как не дают фантазии о невыключенном утром утюге, плойке или плите. Дело было не в том, что часы были дорогими и мне было их жаль потерять. Подарок бывшего, Гарика. Гариком он был для меня, а на работе-то – Игорь Степанович, хотя и непонятно особо, что за работа; какие-то мутные схемы: то ли недвига, то ли перегон машин. «Темки», как он сам говорил. Роман с ним встал на мель, когда выяснилось, что Гарик не брезговал промискуитетом. Я тогда даже не расстроилась особо. Кончилось и кончилось: как кончается банка «Нутеллы» – вроде досадно, и даже скребёшь ложкой со стен по инерции, но в целом уже и так приелось.

Чёрт с ними, короче, с часами. Дело же было не в них.

В тот день я перерыла весь дом. Отодвинула антикварный хозяйский комод, ужаснулась грязи, вымыла плинтуса, заодно и пол во всей квартире. Проверила все полки, вытерла пыль со всех книг, ваз, фарфоровых чашек. Проверила жившую на два дома – настоящий и офисный – сумку. Зачем-то помыла люстру. Подозрение натёрло приличную мозоль, кода я закончила семичасовую уборку. Я понимала, что лишь прикрываюсь наведением порядка, что устраиваю обыск в своей собственной квартире, хотя и не верила, что найду в ней искомое.

Пройдясь тряпкой по всем углам гардероба, комнаты и даже кухонных шкафов, я наконец осознала, что часов я всё-таки лишилась.

А с ними и надежды на нормальную жизнь.

Re:

Просто привет Думаю о тебе!

Re:

И я о тебе. Каждый день. Каждый. День.

Знаешь, что сегодня вспомнила?

Помнишь, я делала ремонт в своей первой квартире, и мне не понравился ламинат, который изначально постелила строительная компания.

Я написала тогда тебе: решила сменить пол – без шутки даже и задней мысли.

И матери тоже самое.

Ты промолчала (из деликатности?), а мать устроила страшный скандал.

Только после её звонка я поняла, как странно выглядело моё сообщение.

Такого предательства простить нельзя. После всех выслушанных мною историй. После спасённого батальона ресторанных ложек и салфетниц. После того как я не испугалась и не сбежала, увидев коллекцию его трофеев. Если можно таким серьёзным словом назвать гвозди, гардеробные номерки, какие-то медицинские прибамбасы в форме буквы «С»; и чудо – милая ученическая лепта – весь в мелкой вязи формул транспортир. «Племянник», – потупился тогда Ваня. Так его тогда стало жалко. Ваню, не племянника.

Нет, нельзя.

Бабушка с детства внушала мне: говори с мальчиками вежливо, с достоинством.

Но у меня не получилось, и сказала я то, что думаю, – без репетиций, первое пришедшее в голову. Припомнила всё: и вилку в отпуске, и влажные салфетки, и сложенные квадратиком трусы. Из моего рта – честное слово, сами – летели слова: «слабовольное ничтожество», «место на нарах», «лечиться в дурке», «накатаю заяву», «не мужик». Зачем-то упомянут тот самый свитер додика с первого свидания – мол, убожество для старого деда. Я не верила, что происходящее действительно имеет ко мне отношение. Мне казалось, я произносила слова не из обычной жизни обычного человека, каким была, а слова из сценария фильма.

Ваня слушал не перебивая. Сказал, что давно заметил, что со мной что-то не так. Он подтвердил, что сорвался в Турции, потому что разозлился на меня в машине, но побоялся признаться, чтобы не расстроить меня. Он сказал, что люди иногда ошибаются и что нужно уметь их прощать. Потом он сказал, что мои часы – сраная безвкусная дешёвка и что он, даже если бы захотел, никогда бы их не украл. Что я конченая бездушная идиотка, если думаю на него. Что мои низкоуглеводные запеканки – говно. Перед тем как бросить трубку, он перешёл на ор. Так глупо, но последней фразой перед нашим расставанием было: «И переставай включать воду во время ссанья; после тебя вечно по утрам бойлер пустой».

Я положила трубку, легла на пол, уставилась в потолок, прислушиваясь к квартирной тишине. Стало страшно и холодно от того, что в этой тишине мне, получается, теперь и жить: ни жуткого пения в ванной, ни езды пылесоса (ведь я так и не научилась его включать).

Через несколько часов я увидела уведомление о Ванином сообщении, спровоцировавшее смесь злорадства, несравнимого ни с чем чувства собственной правоты и детской предвкушающей радости. «Извиняется», подумала я и не открывала мессенджер минут сорок, размышляя, как поэффектнее ответить. Но вместо просьб о прощении я увидела предложение перерыть всю его квартиру в течение суток, потому как на следующие он ждёт ключи, отправленные курьером и «немедленно». Следом пришло сообщение об окончании марафона «1200 калорий в день», который я купила ещё до нашего с Ваней знакомства за 15 тысяч рублей. Сообщение поздравляло меня с окончанием восьми недель и предлагало в комментариях поделиться, сколько кило мне удалось потерять за это время.

Какие у меня когда-то были интересные проблемы, подумала я. И поймала укоризненный взгляд бабушки с хранившей трещинку залома фотографии в уголке зеркала.

От злости ответила какую-то ерунду на Данин сторик, чего не делала уже тысячу лет. Он выложил набросок голой девицы, я спросила, когда уже увижу серию с собой.

Даня ответил: «Минуточку».

И прислал мне фотографирую рисунка из своего скетчбука. На рисунке я – в его роскошной ванной на львиных лапах, в одной руке креманка, во второй – телефон.

– Какая я тут красивая, – искренне ответила я.

– Ну так! Кто рисовал-то…

– А это когда?

– Это? Ну, когда я в высотке на Баррикадной жил, помнишь? После днюхи чьей-то…

– Не днюхи, а Нового года. Вспомнила, да.

Я действительно вспомнила. Это были страшные январские праздники – скучные, тоскливые, невыносимо долгие, но всё равно, по итогу, пролетевшие как за пять минут. Я уничтожала оливье и шубу из «Караваевых» в страшных количествах и спасалась от желания выпилиться регулярными ночёвками