Книга Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

спросил Федор Хромой.

— Перебить бы всех к чертовой матери, да вроде жалко, тоже ведь русские люди, — мрачно промолвил Холмский. — Но и прощать нельзя. Вон сколько наших легло.

Исподлобья окинув взором огромную толпу новгородских пленных, Холмский задумался. Потом подозвал звероподобного детину, выполнявшего при войске роль палача, и отдал короткий приказ.

Пленных одного за другим со связанными за спиной руками подводили к палачу и валили наземь. Упершись коленом в грудь поверженного, палач несколькими взмахами острого кривого ножа отсекал уши, нос и губы несчастного. Потом захлебывавшегося кровью пленного отпускали, а к палачу уже подводили следующего. Тех, кто пытался сопротивляться, убивали на месте. Пленных было более двух тысяч, и палачу пришлось трудиться при свете факелов до глубокой ночи. Когда он закончил, на траве высилась груда человеческой плоти, которую с урчанием пожирали бродячие псы.

Трофейные новгородские доспехи князь Холмский, демонстрируя презрение к побежденным, приказал побросать в озеро со словами, а захваченные суда велел затопить[7]. Уже на другой день, не дав войску отдохнуть, он совершил стремительный бросок к Русе, где в пух и прах расколошматил новгородских ватажников, все еще праздновавших победу. Федор Борецкий спрятался в погребе сгоревшего дома и под покровом ночи убежал в Новгород…

Глава 10. Шелонская битва

1

10 июля новгородские дозорные увидели огромную толпу людей, бредущих к городу. Издалека казалось, что все они широко улыбаются, блестя зубами, но когда толпа приблизилась, дозорные содрогнулись при виде чудовищно изуродованных лиц. Зато паозерки встретили мужей со слезами радости. Живы — и слава Богу! А с лица не воду пить.

Совет господ обвинил в поражении Киприана Арзубьева, самовольно разделившего судовую рать, и лишил его должности тысяцкого. Воевода владычного полка отделался внушением, хотя многое указывало на то, что он нарочно не поспел к битве.

Заспорили о том, что делать дальше, но тут пришло известие, сразу положившее конец спорам. Псковское войско захватило крепость Вышгород и теперь двигалось к Новгороду. Решили выступать немедля, дабы покарать изменников-псковичей и не дать им соединиться с московской ратью.

12 июля многотысячное ополчение выступило в поход. Провожал войско весь сильно обезлюдевший Новгород. Колонна растянулась на пять верст, ее голова давно скрылась в клубах дорожной пыли, а из окольного города еще выезжал обоз.

Впереди шел владычный полк. По сравнению с кое-как вооруженными, ехавшими на рабочих лошадях ополченцами добротно снаряженный полк смотрелся внушительно. Рядом с воеводой горбился в седле владычный ключник, приставленный архиепископом Феофилом для досмотра.

Стояла жара. По обе стороны дороги тянулись поля и нивы. За речкой Веряжкой паслось городское стадо. В садах наливались яблоки и груши, трава на заливных лугах вымахала выше пояса. Завидя войско, косцы бросали работу, крестились и кланялись вслед.

К вечеру следующего дня, обогнув Ильмень, ополчение вышло к устью Шелони, мощным потоком вливавшейся в озеро. Вдоль берега пролегал старинный торговый путь на Псков и дальше на Ревель, к Балтийскому морю. Жара не спадала, ратники обливались потом, кони устало отмахивались от настырных слепней.

Оглядываясь на колонну, хвост которой терялся за горизонтом, посадник Дмитрий Борецкий испытывал смешанные чувства. Гордость от сознания того, что ему доверено командовать таким огромным войском, сменялась тревогой: а ну как оплошаю? Весь его боевой опыт сводился к мелким пограничным стычкам да к рыцарским поединкам на Духовском поле. У второго воеводы — посадника Василия Казимира — опыта было не больше.

Ну да ничего, бодрился Дмитрий, Бог не выдаст, свинья не съест, эвон какая силища! Повеселевшим взором посадник окинул противоположный берег Шелони и резко натянул поводья, уловив там движение. Из-за тронутого ранней желтизной перелеска показалась московская рать. Впереди гарцевали два всадника в алых плащах. То были князь Данила Холмский и воевода Федор Хромой.

Для москвичей появление противника тоже было полной неожиданностью. Разбив ватажников и снова захватив Русу, Холмский направился к Демону, небольшой крепости на границе новгородских земель. Крепость нужна была на тот случай, если король Казимир все же решится прийти на помощь новгородцам. Но не успел он приступить к осаде, как прискакал гонец от великого князя с приказом немедленно выступать на соединение со псковичами. Жалко было оставлять уже готовый сдаться Демон, где было что пограбить и было с кем позабавиться заскучавшим по женскому телу воинам. Однако князь Данила привык подчиняться приказам и потому, не мешкая ни дня, отправился спасать союзных псковичей.

Увидев огромное новгородское ополчение, Холмский испытал охотничий азарт, который всегда охватывал его перед сражением. Подавляющее численное превосходство противника его не пугало. Каждый его воин стоил нескольких неопытных в ратном деле ополченцев, к тому же он знал, что у новгородцев нет опытных воевод, а безначальное войско — это всего лишь толпа вооруженных людей.

Теперь оба войска разделяла только река и они могли близко разглядеть друг друга. Дюжие московские воины, как влитые, сидели на высоких боевых конях. Стройно качались стяги и хоругви с ликом Спаса Нерукотворного. Сверкали на июльском солнце остроконечные шлемы с кольчужными бармицами и легкие, не сковывающие движений бехтерцы. К седлам приторочены круглые красные щиты, на боках кривые сабли, в кованые стремена упираются древки длинных копий. Все вычищено, пригнано, многократно испытано. При каждом воине боевой холоп-оруженосец с целым арсеналом: арбалеты, стреляющие короткими, пробивающими броню стрелами-болтами, запасные колчаны, кистени и шестоперы.

Некоторое время рати шли молча. Потом от московского войска неожиданно отделился всадник. Загнав коня по колено в реку и сложив рупором ладони, заорал весело и нагло:

— Долбежники! Гущееды! Сига в Волхов столкнули! Вам на Торгу стоять, а не в поле биться!

Да не на тех напал. Что-что, а уж браниться новгородцы не разучились. На нахального москвича тотчас обрушился град забористой ругани, в людскую перебранку ввязались залетевшие с озера крикливые чайки.

— Подхвостники татарские! Почто приперлись, аль звал вас кто?

— Фуфлыги новгородские! — отвечали с того берега.

— Бзыри!

— Пустоплеты!

— Балябы!

— Бобыни!

— Буслаи!

— Колоброды!

— Развисляи!

— Сквернавцы!

— Фетюки!

— Фофаны!

— Хандрыги!

— Шлынды!

— Эй ты, рыжий! — кричал бородатый московский воин новгородскому купчику, вооруженному коротеньким копьецом. — С твоим копьем только в причинном месте ковыряться. У меня кукан длиньше!

В отчет купчик проворно стащил с себя порты и помахал внушительными причиндалами:

— А это видал? Хошь, померяемся?

Оба берега разразились хохотом.

Как ни странно, перебранка сблизила москвичей и новгородцев. Будто бы не два войска сошлись для смертельной схватки,