Книга Распутник - Грэм Грин

[51]

Монсеньор Рэбелл был знаменитым врачевателем-шарлатаном, число «4» представляло собой астрологический символ и заменяло на письме слово «рецепт». Весьма вероятно, что в этом путаном послании к Рочестеру обращаются как к врачу и астрологу.

К этой же истории примыкает и рассказ Гамильтона о том, как Рочестер, поселившись в торговой части Лондона, общался с купцами и купчихами. По свидетельству автора «Мемуаров графа де Грамона», Рочестер, прежде чем стать шарлатаном по имени Александр Бендо, переоделся купцом и свел знакомство с преуспевающими представителями этого сословия. Общаясь с ними, он резко критиковал правительство, а при встречах с их женами обрушивался с нападками на придворных дам и королевских фавориток. У купчих он быстро вошел в моду благодаря тому, что отдавал им на словах предпочтение перед самыми знаменитыми красавицами двора, которым — как и всему Уайтхоллу — сулил Содом и Гоморру за то, что они чересчур привечают таких грубиянов, как Рочестер и Киллигрю, нагло утверждающих, будто все мужья в Лондоне рогоносцы, а жены — потаскухи.

2

От суда по обвинению в убийстве уйти удалось; благодаря успешному маскараду было заслужено королевское прощение; однако, вернувшись ко двору, Рочестер обнаружил, что кругом одни враги. Никогда еще не давал он собственным ненавистникам такого повода для насмешек; несостоявшаяся дуэль с Малгрейвом не шла в этом плане ни в какое сравнение с предательским поведением по отношению к Даунсу. Рочестер, обнажив шпагу, кинулся на констебля уже после того, как стражники удалились; зато после их возвращения бежал, бросив безоружного приятеля на расправу. Тут же припомнили, что в памфлете «Сатира на род человеческий», опубликованном годом ранее, Рочестер неосторожно написал:

Творит добро, но кротко терпит зло,

Трясясь от страха, — лишь бы пронесло!

Ему известен славы сладкий вкус,

Но в глубине души он жалкий трус.

(Уместно вспомнить реплику одного из персонажей «Клуба самоубийц» Стивенсона: «Завидуйте, завидуйте мне, я трус!»)

Довольно трудно было бы однозначно обвинить Рочестера в следовании парадоксальному примеру, сформулированному им самим. Если он и повел себя в данном инциденте как трус, а не просто как человек растерявшийся и смертельно пьяный, то же самое следовало бы сказать и об Этеридже. Но у Этериджа было полно друзей, а у Рочестера — полно врагов. И как раз в эту пору один из них вышел на авансцену и поразил Рочестера его же собственным оружием — стрелами стихотворной сатиры, — причем, бесспорно, не без успеха. Это был сэр Кар Скроуп — известный урод, хитрец и обманщик, слывший особенным пакостником в любовных делах. В «Защите сатиры» он недвусмысленно намекнул на скандал в Эпсоме:

Кто затевает стычку лишь затем,

Чтобы подставить друга, а затем,

Не защитив и не отмстив, бежит —

Тому шутом быть только надлежит,

Смычком елозить где-нибудь в предместье,

Пока там не прознали про бесчестье.

Разумеется, Рочестер принял вызов, тут же написав стихотворение «Предполагаемому автору недавних стихов в защиту сатиры»:

Чтобы воздать охальнику сполна,

Чья по-кошачьи взвизгнула струна

(Пусть крика «Браво!» алчет и она),

Нам заклеймить придется род людской,

Раз человеком признан и такой —

Презренно оказавшийся тобой…

Будь проклят год и месяц, день и час,

Когда ты свет увидел в первый раз,

Когда уродец-бонвиван подрос,

Когда замыслил свой апофеоз

Любитель женщин и мучитель коз.

Не в зеркало, а им в глаза взгляни,

Чтобы понять, что чувствуют они

С тобой при встрече; ужас — их ответ,

Отказ, категорическое: «Нет!»

В бордель такой стучится господин

И слышит из-за двери: «Карантин!»

Как минимум, один штрих этой карикатуры наверняка полностью соответствовал оригиналу. Нелли Гвин в своем единственном сохранившемся письме иронически заметила: «Пэлл-Мэлл превратился для меня в место скорби, потому что я безвозвратно потеряла сэра Кара Скроупа, заявившего мне, что условия наших взаимоотношений перестали его устраивать, да и вообще поведшего себя несколько несдержанно, чего я от этого уродца-бонвивана стерпеть уже не могла».

Впрочем, последнее слово осталось не за Рочестером. Скроуп ответил с эпиграмматической лаконичностью, причем заключительный пуант бил противника не в бровь, а в глаз:

Писака подлый, из твоих клевет

Правдивый я сложу тебе ответ:

Как жаба ты трясешься, плох и слаб,

Ведь сифилис губителен для жаб;

Не нам сойтись на равных с неумехой:

Ему перо — обузой, меч — помехой.

В этом ответе, увы, чуть ли не все было правдой: мир узрел в Рочестере сплошные пороки. В письме Сэвилу, написанном в 1677 году, в состоянии «почти полной слепоты и едва ли не паралича», Рочестер назвал себя «человеком, ненависть к которому стала всеобщей модой». И хотя меч еще не был ему помехой, относились к Рочестеру столь пренебрежительно, что никто не счел бы для себя бесчестьем отклонить вызов незадачливого стихотворца. В 1680 году (год смерти Рочестера) он принял сторону графа Аррана, сватовство которого к мисс Пуле было грубо отвергнуто ее дядей и опекуном Эдуардом Сеймуром. Пылкому и глупому юнцу Аррану, вызвавшему Сеймура на дуэль, пришлось тут же бежать в Гаагу, и тогда Рочестер (будучи не просто болен, но находясь уже на краю могилы) сам вызвал Сеймура и тщетно прождал его три часа на месте предполагаемого поединка в Арлингтон-Гарденсе. Сеймур уклонился от дуэли, презрительно сославшись на историю с Малгрейвом.

9 марта подробный отчет об этой истории составил Фрэнсис Гвин в письме к лорду Конвею, который тоже ухаживал за мисс Пуле:

В этот четверг мистер Сеймур с утра послал за мной и приказал отправиться к лорду Рочестеру, поскольку накануне, за ужином у лорда Сандерленда, выяснилось, что лорд Рочестер всячески подстрекал лорда Аррана совершить то бесчинство, которое тот затем и совершил; а когда все закончилось так, как оно закончилось, говорил в неподобающем тоне о самом мистере Сеймуре.

Я немедленно отправился к Рочестеру — и он выбрал конный поединок на шпагах и пистолетах, сославшись на то, что для пешей дуэли он слишком слаб, а вот верхом вполне готов постоять за себя, а саму дуэль назначил на завтрашнее утро. На самом же деле, как мне кажется, подлинная причина заключалась в том, что за столь краткое время невозможно достать лошадей и надлежащую экипировку без того, чтобы привлечь к себе внимание и попасть под подозрение, что и имело место фактически, хотя с нашей стороны какой бы то ни было огласки избежать удалось, на сей счет у меня нет ни малейших сомнений. Однако в два часа ночи к Сеймуру прибыл от короля мистер Коллингвуд и в моем присутствии передал королевский указ ни в коем случае не выходить из дому, пока король снова не пришлет к нему своего человека, а произойти это должно лишь назавтра вечером. Мистер Коллингвуд также сообщил нам, что уже побывал точно с таким же предостережением и повелением у лорда Рочестера, вследствие чего я и не пошел к нему предупредить, что дуэль предотвращена; в сложившемся положении это представлялось совершенно излишним. Однако лорд Рочестер все же отправился утром на заранее уговоренное место дуэли, утверждая, будто король всего-навсего повелел ему не вмешиваться в дела лорда Аррана. Никого не найдя (а он ведь прекрасно знал заранее, что там никого не будет), он вернулся и тут же заговорил о том, что вышел на поединок, тогда как мистер Сеймур струсил. Правда, этим россказням быстро был положен конец, и сейчас у нас все спокойно. В пятницу мистер Сеймур покинул Лондон. Я понимаю, что Вашей светлости подобная чуть ли не разведывательная деятельность со стороны клерка Совета сената может показаться странной, но теперь Вы полностью в курсе дела, а что касается моих прямых служебных обязанностей, то упомяну лишь, что по этому поводу была выпущена прокламация против дуэлей и сейчас она напечатана в газетах.