Книга Никогда не было, но вот опять. Попал - Алексей Николаевич Борков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А вы нас отвезите туда. — И они снова засмеялись.
— Ладно прокатим. — Я подмигнул пацанам. Мы вытащили сани и я, кланяясь, провозгласил:
— Карета подана! Мадамов прошу занять места.
Девчонки хихикая сели в санки, и справедливо ожидая, от нас подвоха вцепились друг в друга. Мы впряглись в длинную веревку и бегом потащили легкие санки с повизгивающей и смеющейся поклажей. Завидев впереди большой сугроб с мягким снегом, я тихонько сказал:
— На счет три опрокидываем сани. Раз, два, триии! — и громко взвизгнувшие малолетние красотки забарахтались в снегу. Мы, как истинные джентльмены, стали помогать им выбираться из сугроба и отряхиваться. Разумеется, Катьку Балашову вытаскивал и отряхивал от снега я. И мне это нравилось.
Платоха, отряхнув свою жертву, уселся в сани и солидно произнес:
— Ну всё девки! Вы в санях не усидели, теперь нас повезете. Пацаны садись. — Упрашивать нас было не надо. Быстро уселись и выжидающе уставились на красавиц. Те, пошептавшись, постреляв в нашу сторону глазками и похихикав, схватили веревку и потащили санки. Дорога шла под горку и девчонки развили изрядную скорость. Платоха, сидевший впереди, сказал:
— Сейчас опрокидывать будут. Держись за санки, пацаны. — Мы схватились за санки, ну и перехитрили сами себя. Мало того что воткнулись в сугроб головами, так еще сверху нас накрыло перевернувшимся транспортом. Девчонки, помогать нам выбираться из под саней не стали, а наоборот, коварно закидали снежками.
Так веселясь, добрались до пресловутой горки. А там, на вершине к нашим саням прицепились еще чуть не десяток самых разномастных санок и, под радостный смех и визг, веселый поезд полетел вниз по склону, набирая скорость. Я сидел в середине и, прижимая к себе, одетую в нелепую шубейку и радостно визжащую, зеленоглазую девчонку, сам кричал что-то, напрочь забыв о том, что вообще-то, я старый циник, пессимист и ёрник, а не начинающий только что жить, тринадцатилетний мальчишка.
Вечером лежа на лавке и стараясь не обращать внимания на доносящийся из-за стенки могучий храп, размышлял о том, что ж это такое было? Почему я залип на двенадцатилетнюю соплюху, пусть даже и напоминающую мне чем-то мою Ленку. Разумеется не Ленку — бабушку, а ту с которой только что познакомился и мы шли с ней по Ленинскому проспекту в кинотетор «Родина». На ней было чудное бирюзовое платье, открывающее ее стройные, загорелые ножки, выше колен сантиметров на двадцать, белые туфельки-лодочки, а на голове прическа типа «карэ».
Она цокала каблучками по асфальту и смеялась над моими рассказами, а я, неся какую-то чепуху, любовался ее тонким профилем, с гордо задранным носиком, ее большими зеленоватыми глазами, изящной тонкой шейкой, ну всем остальным, разумеется. Но Ленке на тот момент было двадцать лет. Вполне взрослая девушка. А этой двенадцать и что между ними общего?
Есть, есть общее, и это не только зеленые глаза, но и какая-то чистота, наивность, а еще бьющая через край энергия и жажда жизни. Вот что привлекало меня в Ленке всегда, а в сочетании с ее внешностью, делало ее неотразимой и не только для меня. Пришлось, знаете, побороться кое с кем за ее внимание и взаимность.
Но это было в другой жизни. А в этой что? Неужели здесь я педофил? Если не брать во внимание то, что этой тушке всего тринадцать лет, то несомненно педофил, но к счастью педофил платонический. Ну как Льюис Кэрролл с его Алисой и даже более платонический, чем Льюис, тот все таки мужик взрослый.
Правда на мой непросвещенный взгляд книжка его про «Алису в Зазеркалье» полная хрень заумная, а не детское чтиво, но как говорит Сидорович из моей любимой игры «Тени Чернобыля»: «Я в чужие дела не лезу», хотят отыскать эстеты-математики в ней какой-то скрытый глубокий смысл — пусть ищут. Я же человек простой, и абсурдную чепуху, нагороженную этим чудаком, так и называю.
А вот портрет Алисы Лиделл мне нравится, спасибо Льюису за то, что сохранил для нас ее образ. И скорее всего, неправ я по поводу его книги. Вполне возможно весь смысл этой экзотики не дать забыть ту чудную девчушку, однажды встретившуюся в его жизни. И если это так, то я снимаю перед ним шляпу и беру свои слова обратно. С этим и заснул.
А утром припёрся к нам сам господин староста — Аким Силантьев. Сняв шапку и покрестившись на иконы, не раздеваясь, присел к столу. На вопрос деда, что привело его к нам в такую рань, сказал:
— Шатун возле села объявился, Софрон Тимофеич. Утром раненько прибег до меня Ивашка Соболев, ну ты знаешь его, домишко его крайний, рядом с согрой.
— Да знаю я тут всех и Ваньку тож. Летна боль! Ты по делу давай.
— Ну дак я по делу. Прибег, значит, трясется, говорит вышел ночью во двор по малой нужде и слышит ломает кто-то пригон, и порыкивает. Забежал в хату ружьишко кой как зарядил да и выпалил, дверь чуть приоткрыв.
— И чё? Попал?
— Да где там. Но вроде напугал. «Хозяин» зорить пригон перестал порычал только да и ушел.
— Он, что видел «хозяина»?
— Говорит, видал, когда по новой ружье зарядил, ну и выглянул, тот как раз к согре подходил. Просидел Ванька со своей пукалкой в обнимку, возле двери всю ночь. А чуть забрезжило так и прибег ко мне во двор.
— Справил, значит, Ванька нужду. Летна боль!
— Ага! Справил! В исподнее. — ухмыльнулся своей немудрящей шутке Аким.
Блин! Это что такое? Староста хочет подбить деда на медведя-шатуна поохотиться. Вот гад какой! А ведь дед согласится, точно согласится. Ну и что делать? Да ничего делать не буду, с дедом пойду. Ну за одним и на медведя поохочусь, надо же когда-нибудь начинать. Попаденец я, или где?
С другой стороны, что это я так разволновался. Силантьев ведь не с бухты-барахты к нам пришел. Дед, уже не одного медведя завалил, думаю и с этим справится. Но все равно стрёмно. А между тем, дед продолжал расспросы:
— Аким, а ты к Семену Шабалкову ходил?
— А чего ноги зря бить? Пьет Семка! Какой день не просыхает. Да и не пойдет он в святки на охоту? Боюсь, порвет кого-нибудь шатун. Кроме тебя Софрон и просить некого.
— А ты не знаешь кто «хозяина» поднял?
— Да откуда же? Хотя постой. Приезжал тут намедни из Солтона мужик. Вот он и рассказывал, что подрал зверь какого-то, охотника. Кажется Терентий Злобин его звали.
— Вона как, Злобин значит. Терентий охотник
