Книга Выживая – выживай! - Владимир Стрельцов

Не успокаиваясь на достигнутом, Сергий на лето 910 года запланировал поездки в города Пентаполиса и даже в Равенну, где намеревался ввести аналогичную Риму городскую политику. Также в планах его значилось обустройство дорог в Порто и Остию для скорейшей и безопасной транспортировки в Рим прибываемых товаров. До сего дня основная дорожная сеть Италии представляла собой исключительно наследие Исчезнувшей Империи, поврежденное, а местами уничтоженное временем и многочисленными войнами. Другие дороги представляли собой не более чем сезонные протоптанные тропы, осенью и весной становившиеся грязным месивом, непреодолимым ни лошадьми, ни мулами. В этой связи неудивительно, что папа Сергий в понятном грехе гордыни своей предполагал, что новые дороги в портовые города принесут ему славу не меньшую, чем восстановление Латерана.

Лето уже вовсю вступило в свои права, но Сергий вдруг перестал торопиться претворять задуманное в жизнь. Апатия и уныние внезапно овладели понтификом, и следы этого внезапного вторжения явно читались на лице папы. Равнодушно и отстраненно слушал он теперь доклады своих слуг, отправлял службы, принимал иноземных гостей и приветствовал паломников. Его переписка с православными патриархами была нетактично прервана на полуслове. Сверстанные прожекты, с которыми теперь более прочих носился Теофилакт, не вызывали у папы былого энтузиазма и стало понятно, что задуманное придется отложить минимум на год. Душевное состояние папы очень скоро породили слухи о тайной болезни, подтачивающей его силы.

И нельзя сказать, что слухи эти были беспочвенны, ибо понтифик и в самом деле был болен, болен безнадежной, грешной, быть может, чудовищной и глупой любовной страстью. Сергий все никак не мог смириться с потерей Мароции, произошедшее отравляло ему душу, гасило другие его желания и попросту мешало жить. По всей видимости, причины гнетущей тоски уже не стоило искать в персоне самой Мароции — хандра, овладевшая папой, знакома многим седовласым мужчинам, пережившим на склоне лет сильное потрясение и однажды с горечью осознавшим, что ничего более, подобного и яркого, в оставшиеся им годы жизни уже не произойдет. Всю свою энергию и помыслы они, под влиянием этой депрессии, направляют на то, чтобы доказать всем и прежде всего самому себе, что это не так. Епископ Рима не стал в этом ряду исключением.

Как-то июньским вечером, в резиденцию папы в Леонине, пожаловали монахини из монастыря Коразмус под предводительством своей вечной настоятельницы, строгой и богобоязненной Евфимии. Визит монахинь был обусловлен двумя противоположными по своему смыслу стремлениями — очистить душу и, напротив, наполнить монастырский кошель, ибо хозяйство монастыря было далеко от процветания, в силу того, что слишком уже ревностно монашки по весне воздавали хвалу Небесам, из-за чего на дела земные ни сил, ни времени у них уже не оставалось, и урожай этого года теперь не обещал сытой зимы.

Первым дело Евфимия с успехом решила корыстный вопрос, папа Сергий дал указание младшему аркарию выдать монахиням пятьдесят папских солидов. Далее, по завершении вечерней службы в базилике Святого Петра, монахини в благодарность папе решили, по давней сложившейся традиции, ублажить слух понтифика, исполнив тому целый ряд медовых песнопений на ветхозаветные темы. Папа, отпустив местный клир и слуг своих на ужин, благостно растекся в своем широком кресле и, довольно кивая головой в такт мелодиям, начал плотоядно осматривать поющих. Он был чрезвычайно рад их появлению, его истомленный дух в последнее время остро реагировал практически на любую особь женского пола, подходящую к нему за причастием. А тут представлялась такая шикарная возможность спокойно и в течение сколь угодно долгого времени рассматривать миловидных монашек, в фантазиях своих тайно доходя с каждой по отдельности или со всеми сразу до смертного греха.

В течение битого часа он рассматривал их, как лев рассматривает антилоп из своей засады, выискивая подходящую жертву, а монашки напрягали голосовые связки, тревожа своим сопрано птиц, свивших гнезда под высокими потолками базилики. Наконец среди всего обозреваемого цветника он выделил молодую особу, которая единственная среди прочих сестер не отводила смущенно глаза, встречаясь с ним взглядом. Он разглядывал ее, с удовлетворением отмечая сам за собой, что интерес к монахине, наконец, отогнал от него неотвязные мысли об этой дьявольской Мароции. Окончание импровизированного концерта даже слегка огорчило понтифика, который, в благодарность благочестивым девам, объявил им о дополнительной финансовой помощи их монастырю. Услышав это, женщины подбежали к нему и, упав на колени, стали почтительно целовать понтифику руки. Папа вновь встретился глазами с той, что так смело смотрела на него в ответ.

— Как зовут вас, дочь моя? Я вас не видел ранее.

— Сестра Апраксия, Ваше Святейшество. Она у нас с прошлого месяца и неудивительно, что вы не знаете ее. Она прибыла к нам из Гаэты, — поторопилась ответить за нее Евфимия.

— Ваши ясные глаза говорят о чистоте вашего нрава. Всегда можно обмануть манерами, словами, но глаза выдают о человеке все, что он из себя представляет, — сказал Сергий, этим глазам он к тому моменту уже успел дать несколько иную оценку.

Монахиня оставалась на коленях, опустив голову.

— Что же вы молчите, дитя мое? Или какой-то обет сковывает вас в речах ваших?

Она подняла голову и посмотрела на Сергия. Опытный лис еще раз уверился, что он не ошибается.

— Ваше Святейшество, я грешна и тщу себя надеждой служением Господу очиститься от грехов содеянных!

Стоявшая рядом Евфимия глубоко вздохнула, видимо сопереживая сестре.

— Соблюдали ли вы пост сегодня и накануне, дитя мое?

— Пост соблюдали все смиренные сестры монастыря, — в разговор вновь поспешила встрять сестра Евфимия, обеспокоенная такими подозрениями папы.

— Я спросил об этом, любезная матушка аббатиса, дабы предложить сестре Апраксии совершить таинство покаяния перед самим епископом Рима!

— О, это великая честь! Сестра Апраксия, благодарите же Его Святейшество!

— Простите мою нерасторопность, Ваше Святейшество. О подобной милости я и мечтать не могла! — голос сестры Апраксии развеял последние сомнения Сергия, в смиренных словах ее проскочили заманчивые кокетливые искры.

Прочие монахини и их настоятельница после краткой молитвы начали покидать базилику. Сергий же и Апраксия неторопливо направились в сакристию26, что располагалась справа от алтаря храма. Это помещение, помимо исполнения функций ризницы, служило также местом для уединенных бесед мирян со своим пастырем вплоть до того момента, когда Павлу Пятому27 не пришла в голову идея о конфессионалах28. С тех пор красивые резные кабинки с двумя отделами и решетчатым окошком для общения навсегда разделили кающегося и отпускающего. А ведь когда-то, на заре христианства, член общины исповедовался публично, и вся община сообща принимала на себя его грехи! На поверку оказалось, что из всех смертных грехов тяжелее всего, причем в буквальном смысле, давалось публичное раскаяние в прелюбодействе, далеко не каждый супруг согрешившего безропотно и с евангельским смирением воспринимал факт измены своей половины. Начиная с четвертого века, сначала женщины, а затем и мужи, облеченные властью, получили для себя привилегию частной исповеди. Но хитрющий дьявол и здесь нашел возможность для смущения слабых душ. Случаи, когда после таких исповедей покаяние требовалось уже самому священнику, стали настолько частыми, что Людовик Благочестивый на одном из поместных соборов в Париже потребовал, чтобы исповеди монахинь отныне проходили при свидетелях, которые должны были держаться от священника и кающейся грешницы на незначительном расстоянии, но обязательно держа тех в поле зрения. Папа Сергий относился к числу критиков этого правила, видя в нем посягательство на тайну исповеди, а потому, прежде чем любезно предложить монахине подставку для коленопреклонения, а самому усесться на специальный для подобных процедур стул, предусмотрительно запер двери ризницы.