Книга Войны Миллигана - Дэниел Киз

аллен поморгал:

– В каком смысле?

– Чтобы эти росписи радовали глаз, а не травмировали, как то, что у тебя на стенах в камере.

– То есть прежде, чем я начну рисовать, я должен предоставить набросок?

Эдвардс кивнул.

– Это же цензура! – возмущенно загремел аллен.

Два санитара, возивших шваброй по полу, прервали свое занятие и обернулись.

– Это государственное учреждение, – мягко ответил Эдвардс. – Мы нанимаем тебя расписать стены. Я отвечаю за то, что на этих стенах появится. Например, нельзя изображать людей.

– Людей нельзя?

Надежды аллена рухнули, но он не хотел признаваться Эдвардсу, что рисует только портреты.

– Руководство беспокоится, что ты используешь в качестве модели реального человека, и это нарушит его права. Нарисуй какие-нибудь приятные пейзажики.

А Рафаэлю он тоже сказал бы, что нельзя людей и портреты? аллен с сожалением признал, что придется уступить место томми.

– Бумага с карандашами есть? – спросил аллен.

Эдвардс протянул ему альбом для рисования.

аллен сел за стол и начал рассеянно чирикать в альбоме. Потом попробовал изобразить какой-то пейзаж – чего никогда прежде не делал, – чтобы томми заинтересовался и вышел в сознание. Он рисовал и посвистывал, надеясь, что Эдвардс не догадается, что свистит он от отчаяния.

Прежде чем уйти с Пятна, написал печатными буквами: «Нарисуй приятный пейзаж на стене в третьем блоке – три метра на полтора».

Свет Пятна застал томми врасплох. Он быстро взглянул на карандаш в руке и послание в альбоме, узнал почерк аллена и понял, что от него требуется. По крайней мере, на этот раз аллену хватило ума ввести его в курс дела.

Стена была полтора метра шириной и три метра высотой.

томми быстро превратил набросок в маяк на скалистом берегу. На заднем плане изобразил море с гребнями волн и чаек, взмывающих в небо, к свободе. Рисуя, он как бы тоже мысленно улетал далеко-далеко.

– То, что надо, – прокомментировал Эдвардс.

томми размешал краску и принялся за работу.

Следующие три дня куратор арт-терапии в половине девятого утра забирал кевина, аллена или филипа, но большую часть дня проводил с томми. Работа продолжалась до одиннадцати, когда надо было возвращаться в блок на перекличку. Потом наступало время обязательного нахождения в камере, под замком, а потом – обед. Эдвардс снова отводил его расписывать стену с часу до трех.

Когда маяк был готов, томми нарисовал двух сов больше метра высотой на ветвях дерева, с маленькой луной на заднем плане. Приглушенные тона, желто-коричневая охра.

Противоположную стену занял пейзаж три с половиной на десять с половиной, в осенних золотисто-коричневых тонах. Олень у пруда перед старым сараем, проселочная дорога, ряд сосен и взлетающие в небо дикие утки. На входе в третий блок он создал иллюзию, что проходишь не через дверь, а по крытому деревенскому мостику. Рядом серо-черный деревянный сарай заворачивал за угол, соединяя пейзаж с остальными изображениями и создавая цельную панораму.

Пациенты улыбались и каждый день махали ему, когда он заходил в комнату для свиданий.

– Эй, художник! Очень красиво!

– Давай, маляр, рисуй! Настоящий лес получился.

Однажды он на какое-то время выпал. Когда вернулся на Пятно, заметил, что маяк на скалах подпортили. Было видно, что часть волн недавно покрыта латексной краской на водной основе. Он отмыл ее и обнаружил написанный маслом кулак с поднятым средним пальцем. Почерк аллена.

Убедившись, что никто ничего не заметил, томми сердито замазал его краской. Обидно, что аллен ковырялся в его работе. томми хотел пожаловаться артуру, но, поразмыслив, понял замысел аллена и передумал. Когда-нибудь, когда они умрут или уедут из этого заведения, администрация наверняка смоет его пейзажи. И тогда они найдут дерзкий средний палец – последнее слово художника повелителям Лимы. Это томми не мог не одобрить.

Несколько дней спустя он удивился, когда Эдвардс сказал, что руководству так понравились пейзажи, что его просят расписать коридор между решетчатыми дверьми, который служит своеобразным предбанником на входе в здание. Длиной тридцать метров и высотой больше трех с половиной, эта настенная роспись станет одной из самых длинных, выполненных маслом.

томми остановился на осенней гамме, оттенках коричневого, оранжевого и желтого. Работал каждый день, чтобы потеряться во времени и природе.

Дважды в день его заводили в коридор, решетка, впуская его, автоматически открывалась. Дразнила – как будто сейчас перед ним откроется вторая решетка и он выйдет на свободу. Но вторая, естественно, не открывалась. Он закатывал в коридор тележку с краской, затаскивал стремянку и леса, и решетка плавно закрывалась. Он оказывался заперт между дурдомом и вольным миром.

История всей его жизни.

У решеток посмотреть, как он работает, собирались люди. Заключенные – с одной стороны, посетители – с другой.

На третий день он услышал странный звук, как будто что-то катится по полу. Оказалось – банка пепси. Он поднял глаза и увидел, как ему машет пациент:

– Укрась это место еще, художник!

Потом прикатилась еще одна банка, а потом кто-то запустил по полу пачку сигарет с ментолом. Он сунул ее в карман и помахал в ответ. Приятно было сознавать, что эти душевно больные зрители ценят его искусство.

Каждый вечер, прибрав инструменты, томми без сил покидал Пятно.

На его место вставал аллен. Он возвращался в свой блок, мылся, выкуривал сигарету из пачки, обнаруженной в кармане, а потом садился в общем зале и писал до отбоя.

Такой расклад не входил в планы руководства.

Санитары возобновили жалобы, и напряжение возросло настолько, что Тед Горман упрекнул аллена в том, что тот слишком налегает на перо и что это не способствует процессу лечения.

– Когда я позволил вам писать, то не имел в виду целую книгу.

аллен поразмыслил минуту и решил, что пора вновь попудрить эскулапу мозги.

– Мистер Горман, – начал он, – вы знаете, что я пишу книгу. Знаете, кто мне в этом помогает. Вы намерены вставлять нам палки в колеса? А как же свобода прессы?.. Свобода слова?..

– Не передергивайте, – быстро возразил Горман. – Вы можете писать книгу, но не уделяйте ей столько времени. И, бога ради, перестаньте, когда пишете, глазеть на санитаров.

– Писать у себя в комнате мне запрещено, приходится сидеть с карандашом в общем зале. Кто-то из них постоянно сидит за стойкой. Когда я поднимаю глаза, человек вот он, прямо передо мной. Как тут не смотреть?

– Миллиган, от вас у персонала уже нервный тик.

аллен окинул его неторопливым взглядом: