Книга Клуб - Такис Вюргер

Я прервал его:

– А главный тренер знает об этом?

– Он умолял меня позвонить тебе. Билли, это твой шанс. Ты слышишь меня, сынок? Сегодня вечером мы боксируем. Черт подери, мы боксируем.

Солнечный луч упал на шторы. Я взглянул на свои восемь квадратных метров и косые стены. На них я повесил флаг в цветах радуги, закрепив концы канцелярскими кнопками прямо в дереве. По-дурацки, я знаю.

И почему кому-то нужно больше места для жизни, чем восемь квадратных метров?

На протяжении нескольких лет я мечтал о том, чтобы прийти домой в светло-голубом блейзере. С красным львом на груди. Папа гордился бы мной. Я задумался о музыке для моего выхода.

Через три с половиной часа я стоял на весах в зале, где должно было проходить это мероприятия. Боксеры из Оксфорда ожидали в углу помещения. Никто не смотрел в их сторону. Утром я еще весил 88 килограммов, и это было слишком мало. Жрец сказал, что мне нужно выпить пару литров воды, чтобы не быть таким легким и не обнадеживать моего противника. Тяжелый вес означает, что боксер должен весить меньше 91 килограмма. Некоторые именно столько и весили. Жрец сказал, что сила – это масса, умноженная на скорость, и говорил о психологической войне. Я пил, пока в меня входило, и после этого весил 90,5 килограмма.

После взвешивания я пошел в туалет в соседнем помещении. Когда я открыл дверь, передо мной стоял парень в темно-синем спортивном костюме Оксфорда, выглядевший довольно напряженным. Он был почти такого же роста, как я, но намного шире меня в плечах. Он был похож на тяжелоатлета. Его бицепс напомнил мне медовую дыню. Когда он встал передо мной, его плечи поднимались при каждом вдохе.

– Это ты тяжелый вес? – спросил он.

– Да. – Это было очень тихое «да».

Я почувствовал, как мои колени задрожали. Парень выдохнул мне прямо в лицо.

– Сегодня вечером я разобью тебе череп, – сказал он. По его акценту я понял, что он должно быть из Австралии.

– Пропусти меня, – сказал я.

Тяжелый вес не сдвинулся с места. Запах изо рта у него был такой, словно в желудке забродила папайя. Я знал, что боксерские поединки выигрываются в голове, в любом случае, так говорят. И если это так, то сейчас как раз выигрывал мой соперник.

Я еще никогда не дрался в пабе, и мне было стыдно за то, что я ударил подполковника. Я написал ему письмо после того случая, в котором извинился за случившееся. Мне не нравилось неконтролируемое насилие. Я всегда рассматривал бокс только как спорт, как контроль насилия. Но сейчас мне пришлось действовать вопреки своим принципам.

Я схватил боксера из Оксфорда за шею и всем своим весом, точнее плечом, навалился ему на грудь, протащив его через всю комнату до раковин. Там я, придавив его шею, склонился над его лицом. Его глаза были широко открыты, потому что он явно не ожидал такого.

– До вечера, – сказал я, отпустил его и вышел из туалета.

На улице я сунул свои дрожащие руки в карманы брюк и покинул здание, как будто ничего не произошло. На небе сгущались серые облака. Мне захотелось выпить кружку пива. Или три.

Ханс

Шарлотта ждала меня на крыше колледжа над двориком часовни. Было запрещено забираться на крышу, поэтому она, вероятно, и захотела туда подняться. Она сидела на одеяле, ее кожу покрывали мелкие капли дождя. Она выглядела так, словно сидела там уже довольно долгое время. Утром она попросила меня встретиться с ней на крыше и спросила, можно ли будет ей проводить меня до зала. Мне показалось, что она драматизирует события, ведь это был всего лишь боксерский поединок, но я согласился. Я продолжал думать о том, как ей было больно, когда она рассказывала мне об изнасиловании. И я спрашивал себя, что это значит для нас. Я раскрыл над ней пластиковый зонт и сел рядом.

В последние несколько дней я много думал о клубе Питта, и мне было противно то, как члены клуба обнимали меня и как я пил с ними из одних и тех же бокалов.

После того как она рассказала мне о случившемся, она прикрыла рот рукой. Так делают люди, когда им очень страшно. Я снова и снова думал об этом жесте Шарлотты.

В самом начале Алекс рассказывала мне, что ее задание связано с боксерами. Если я хотел, чтобы они меня уважали, то должен был выиграть в поединке против Оксфорда. И речь сейчас шла уже не просто о том, чтобы носить голубой блейзер.

После утреннего взвешивания Жрец сообщил мне, что мой противник выиграл юношеский чемпионат Шотландии, но мне не стоило нервничать по этому поводу. Мне стало интересно, каково это – проигрывать.

Цепочка моей мамы лежала в кармане спортивного костюма. После первого посещения клуба Питта я снял ее, потому что это было как-то не к месту. Мне было неудобно надевать ее, выдавая себя при этом за другого человека. Сегодня я достал ее из коробки из-под ботинок, в которой хранились мой паспорт и пара фотографий моих родителей.

Мокрые волосы Шарлотты прилипли к моей выбритой шее. По правилам Английской федерации любительского бокса все боксеры должны быть гладко выбритыми. Я погладил ее руку. Она вздрогнула, когда я коснулся ее локтя. Я поднял рукав. Шарлотта хотела выдернуть руку, но я удержал ее за запястье. Чуть ниже локтя я увидел глубокий порез. Рана недавно затянулась. Было похоже на след от бритвы. В интернате у нас был парень, который резал себе руки, поэтому я знал, как выглядят такие раны. Парня звали Фердинанд, в 22 года он въехал на своей машине в Штарнбергское озеро и утонул. В некрологе было написано, что это был несчастный случай.

Шарлотта плакала.

– Я больше не могу, – сказала она.

Я накинул ей на плечи пальто и обнял. У меня хватит сил на нас обоих. До тех пор пока я не найду преступников. Что будет после этого, я пока не мог себе представить. Мы сидели так долгое время. Постепенно ее дыхание успокоилось. Дождь усилился и с силой застучал по зонту. Я надеялся, что будет гроза.

Из кармана спортивного костюма я достал мамину цепочку и положил ее в руку Шарлотты:

– Пожалуйста, надень ее сегодня вечером. Это цепочка моей мамы.

Шарлотта покачала головой и пошевелила губами, словно хотела что-то сказать. Она молча сжала цепочку в руке.

– Я хочу уехать отсюда, – сказала она.

Я посмотрел на облака и вспомнил о том, как она прикоснулась своей щекой к яблоне, когда обняла ее. Наверное, стоило рассказать ей о том, как я, будучи ребенком, бегал к тополю и карабкался на него и какое это было удивительное ощущение, самое лучшее на свете. Или о том, как я взбегал по лестнице на колокольню церкви нашего интерната и сидел там в одиночестве. Я всю свою жизнь сбегал и делал то, что мне говорили другие люди. В этот вечер я никуда не хотел сбегать.

– Я найду их, – сказал я.

Часы на часовне Св. Джона были без стрелок, так же как напольные часы в доме в Сомерсете. Интересно, что бы это значило.