Книга Сны женщины - Евгений Хохлов

В густых низких зарослях гнездились воробьи, они яростно воевали круглый год – и желторотики, и матерые твердоклювые хулиганы. Когда становилось чересчур шумно, Ванда, или Нюся, или Шурочка гоняли их, бросали камушки.

Что бы им за дело до воробьев? Дело в том, что эти лишенные музыкального слуха птички, справляя свадьбы или проказничая, мешали слушать патефон, который с наступлением теплых дней выставлялся на подоконник распахнутого окна. Под патефон работали, ели, отдыхали, танцевали. Крутилась под иглой пластинка, и день-деньской по дому и саду разливался проникновенный тенор:

В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль,

Снятся твои золотистые косы,

Снится веселая, звонкая даль…

…Стучать пришлось долго – под патефонную музыку в доме смеялись и, кажется, танцевали. Дом все еще числился госпиталем, но госпиталь уже почти полтора года как расформировали. Военных инвалидов, которые не исхитрились за несколько послевоенных лет выздороветь, отрастить руки-ноги, излечиться от сумасшествия, отправили в какое-то специальное место в северных краях – как поговаривали, чтобы не смущали они своим видом тех, кому в жизни повезло больше. И теперь они (или за них) пишут письма симпатичным медсестрицам, все надеясь, все грезя, то нежно, то мучительно и воспаленно.

Милая, жду я, мы увидимся снова,

Я замечтался над любимым письмом,

Пляшут метели в полярных просторах,

Северный ветер поет за окном…

Вот, кстати, и несколько серых конвертов на подоконнике. Они не распечатаны. Их, скорее всего, спалят в печке, так и не вскрыв. Жизнь другая теперь. Другая, весенняя, и в ней есть место легкомысленному смеху, задорным шляпкам, прозрачным чулкам, туфлям на каблуках, тугим атласным лифчикам, трусикам с веселыми кружевцами и весьма откровенному кокетству с далеко идущими намерениями. Какие там сиротские конвертики, когда:

В парке Чаир голубеют фиалки,

Снега белее черешен цветы…

…Сколько же можно стучать? И он, подойдя к окну, попытался перекричать патефон:

– Алле! Кто-нибудь! Девушки! Откройте дверь!

Поскольку никто так и не откликнулся, он поднял с пластинки звукосниматель, чтобы его, наконец, услышали, и снова громко позвал:

– Мне нужна Ванда Лефорж-Свободная!

– И насколько она вам нужна? – выглянула в окно красивая блондинка в локонах и с ярко накрашенными губами – Ванда собственной персоной. – Насколько она вам нужна? Очень?

– Весьма. Я весь прямо горю от нетерпения, – ответил он белокурым локонам. Он хотел быть саркастичен, но не сдержал восхищения при виде очаровательной женщины, которую, впрочем, неоднократно видел и ранее, но она-то его не замечала. – Горю от нетерпения! – Обычно на работе он не позволял себе такого тона, но блондинка была по-настоящему хороша, хотя и не первой молодости.

– О-о-о! – подняла блондинка брови. – Девочки! К нам мужчина! И симпатичный! Во френче!

Она вдруг исчезла за накрахмаленной марлей занавески, и через минуту дверь распахнулась – Ванда во всей красе стояла на пороге и щурилась на солнце. Ей удивительно шел этот прищур. Шел настолько, что ему пришлось откашляться, прежде чем приступать к выполнению своей миссии.

– Кхмм! Гражданка Ванда Лефорж-Свободная?

– Это я…

– Полковник Букс, Первое управление, разрешите представиться. Мне трудно говорить, но я должен… В течение трех лет ваш супруг…

– Супруг? – пугается и недоумевает она.

– …ваш супруг, Северин Антуанович Лефорж, успешно выполнял труднейшую разведывательную работу на территории врага.

– О, господи… Вы… пришли меня забрать? – побледнела она и вдруг разъяренно по-кошачьи зашипела: – Да с какой это стати?! Я его знать не знаю сколько лет! Мне до него нет никакого дела!

Прямо фурия!

– Девочки! – крикнула она в комнату. – Меня забирают!

Из окна, из-за марлевой занавески, послышался хрипловато-прокуренный женский голос:

– Ванда! А как же мы? Где же обещанный симпатичный мужчина? Ты его себе прибрала, единоличница?

– Симпатичных мужчин нужно распределять, как паек, по талонам, – послышался звонкий голосок из глубины комнаты.

– Шурочка, ты уж скажешь, – отвечали от окна. – Это как же распределять? По живому весу?

– А почасовку ввести. И в зависимости от нашего возраста. Тебе, тетя Нюся, скажем, пять минут в месяц.

– Ой, Шурка, я бы, если честно, мужику предпочла бы бутерброд с осетриной. Хотя бы раз в месяц. Бутерброд употребил, и никаких тебе психологизмов, и бутылку бутерброду ставить не придется…

– Не вопрос, Нюся. Махнешься с кем-нибудь. Тебе бутерброд с осетриной, а ты, значит, карточку на пять минут…

– Мне – пять минут, а вам, козы, сколько?

– А нам с Вандой – хоть по полча-а-асика…

– В месяц?

– Каждый день!!!

– И где ж ты столько пайковых мужиков найдешь?

Что там отвечает Шурочка, не слышно, потому что Нюсиными стараниями снова разливается на всю округу патефон:

Помню разлуку так неясно и зыбко,

В ночь голубую вдаль ушли корабли…

– Мне до него нет никакого дела! – продолжает шипеть Ванда, отвлекшаяся было, чтобы послушать интересную беседу подруг, и нервно вертит на пальце тонкое золотое колечко с припаянной золотой же старинной монеткой. – Я почти забыла его! Что вы явились?!

– Да вы меня послушайте, гражданка Лефорж-Свободная!

– Я просто Свободная!

– Да вы послушайте меня! Я на службе, в конце концов! Ваш муж…

– Бывший! Он меня бросил! Ушел не сказавшись! Бывший!

– Пусть бывший!

– Если бы он не исчез, я бы его сама бросила! Я и фамилию сменила! И себе, и дочке!

– Отлично, ма… ма-мадам! – От злости он стал запинаться. – А теперь помолчите хотя бы минуту. Человек при исполнении, черт побери! Так уважайте… В общем, ваш муж находился в самом логове врага до последнего дня и, по свидетельству надежных источников, погиб при налете авиации союзников. Вот так! Это был честный патриот… Полковник Лефорж Северин Антуанович награжден двумя орденами Воинской Славы и посмертно удостоен звания Спасителя Отечества. Это очень редкое звание! Мало кто даже слышал о нем. Вам следует гордиться своим супругом, а не отрекаться от него! Награды я передаю вам вместе с наградной книжкой, именным оружием и документами на пожизненную персональную пенсию… Вот, прошу получить и расписаться, как говорится.

Он вручил ей пакет с документами и саблю в парусиновом чехле. Она молча и растерянно приняла наследство – казалось, так и не поняла, о чем речь. Казалось, на весь свет звучит для нее патефон, транслируя чужую изукрашенную рифмами память, и чуть запинается игла на царапинах заезженной пластинки: