Книга Ночь всех проверит - Александра Ковалевская

Громкий хруст сигнализировал, что фонарику окончательно пришел конец под пятой галерца. Ветер говорил:

– Наш патрульный малость странный: и чего было нагнетать страх? Ночка как ночка. Флорники – себе, мы – себе. Я впопыхах не снял ботинки, так и задрых, не разуваясь…

В темноте он ударился о стойки стеллажа, потом гулко бомкнули пустые цистерны. Наконец Ветер нашел путь к двери, открыл ее и с брезгливым «Е‐мое!!!» шумно вывалился за порог, из одной тьмы в другую – в наглухо задраенный наружный периметр.

– Хради хосмоса, нех ходи… х-х-сюда… – простонал он. Раздалось жидкое чавканье и шумное, хриплое дыхание несчастного, корчившегося на бетонном полу бункера.

– Ш‐шет, ох, как ш-шет!.. – услышали девушки муки боли.

– Анна?! – сдавленно воскликнула Мрия, боясь напугать малышку, сосавшую грудь, и в панике забилась глубже, к стене. Ребенок заплакал. Мрия тихо заголосила:

– Ветер, что с тобой?! Что случилось? Нам ничего не видно! Да что же это такое?! Анна?!

Анна металась по бункеру в поисках спасения.

Она поняла, что Ветер поскользнулся и упал во что-то ядовитое – и если то же самое случится с ней, то все обречены.

Она нашарила медицинский шкаф.

Дверца открылась, и слабая подсветка внутри, незаметная днем, когда они с патрульным офицером заглядывали в запасы медикаментов и Тимох активировал баллончики с лекарством, – эта слабая подсветка сейчас показалась яркой. Анна схватила готовые спреи. Рядом лежал предусмотрительно оставленный фонарь, не слабый флип-слип, а аварийный галоген, в момент заливший схрон ярким светом. Анна ринулась к Ветеру, прихватив спальный мешок. Она вытерла салатовое желе с двери и взялась ладонью за протертое место. Ощутив слабое жжение в кисти, поколебалась на пороге, не рискуя спускаться, бросила тряпку под ноги, сорвала с лежака еще один спальный мешок и тоже бросила на пол, и только потом прыгнула по настланным спальным мешкам к скрюченному от боли Ветеру. Тот заходился от болевых спазмов и уже начал задыхаться. Анна заполошно поливала его аэрозолем из белого баллона. Ветер с трудом встал на четвереньки, подставляя под облако спрея красное, распухшее лицо и раздирая воротник одежды:

– Выф-феди меня от-ф-ф-сюда, белль!

– Куда?! – Анна оборвала его порыв ползти по ступеням внутрь схрона, хоть вряд ли Ветер видел, куда направляется, – его глаза скрылись под распухшими веками.

– Потерпи, Вет! Я застелю пол, выйдем наружу, я только застелю пол – не прикасайся к слизи! Я открою дверь, Вет! Спокойно, я рядом, Вет! Я уже открываю бункер, Вет!

Ветер выл и раскачивался, стоя на коленях.

В разорванной рубахе, с отекшим телом в красных пятнах, он пытался разбухшими непослушными пальцами высвободить руку из рукава. У него не получалось, – галерская униформа не снималась, передавив ему опухшее запястье. Он едва справлялся с дыханием, астматично свистя при каждом вдохе и выдохе.

Свежий лесной воздух ворвался внутрь из открытой двери. Ветер, руками нащупывая настеленную дорожку из одеял, заковылял на коленях прочь из схрона и рухнул на траву в пятне солнечного света. Ило-Соло сушило слизь, лишая ее ядовитой силы, Ветер успокаивался и приходил в себя. Анна, сбрызнувшись облаком спрея, металась по бункеру, открывала окна, давала распоряжения Мрии и успокаивала Ветера, на которого страшно было смотреть. В солнечном свете, падавшем из оконных проемов внутрь помещения, слизь быстро высыхала, но немало ее еще оставалось в темных углах подобием густо проросших грибов.

Анна, хлопотливая и яростная, как тигрица, набросала свежую дорожку из тряпья и настояла на том, чтобы Мрия тоже обрызгалась спереем и вынесла ребенка наружу под лучи солнца.

Белошвеек поразило то, что даже стены бункера не гарантируют спасение.

Мрия, хлюпая носом, обрабатывала своего милого пеной из зеленого баллона, но только потому, что Анна приказала ей прочитать инструкцию к средству и действовать. Без указаний первая белль вряд ли была способна соображать и боялась спустить с рук дочку. Едва удалось убедить Мрию положить безмятежную Надью в колыбельку: ребенку ничто не грозило.

Анна, торопясь, рассматривала схему бункера. Следующим на очереди был компьютер медиков: возможно, там хранилась важная информация, которую беглецы не удосужились узнать вчера.

Мрия, Ветер и Надьежда – вся компания, оставленная на солнечном пятачке перед входом, – как сговорились и не давали второй белль заняться изучением схемы. У Мрии от расстройства якобы пропало молоко, Ветер сказал, что ослабел без еды так, что не выкарабкается, Надьежда бодро гулила и нуждалась в купании…

Анна отложила изучение документов на потом, синтезировала полкварты молока для роженицы, испекла хлеб, выдала компаньонам почти весь запас витаминных леденцов и помогла Мрии поухаживать за ребенком. Но тайна бункера так и осталась неразгаданной. Белль даже унесла схему внутрь: разметка уже трудноразличима и могла еще больше выгореть на свету.

Глава девятая

Над морем

Наступил еще один прекрасный день, яркий и свежий. Солнце только что взошло, на перилах прогулочной галереи аэрокрафта искрами блестела роса. Персонал отеля распоряжался робочистами; робочисты, приступив к делу на восходе солнца, бодро драили «Золотой грейпфрут», заканчивая наводить повсюду лоск. Рейнясу еще спал, и я не упустил возможности спокойно перекусить и подумать. В этот ранний час завтракал я один. Я прозорливо решил, что лучше сделать это, пока живчик не мешает.

Столик, деликатно позвякивая гирляндой колокольчиков явно растительного происхождения, потому что они напоминали посеребренные стручки, подал великолепные иланские тосты из муки разного сорта. Если бы у моего желудка имелись глаза, он испытывал бы верх эстетического наслаждения, созерцая нарядное блюдо с логотипом нашего летающего отеля. Блюдо неуловимо напоминало миниатюрную книжную полку, только вместо книг выставлены прямоугольники тостов. Название этой резной деревянной подставки для хлебцов я никак не могу запомнить, потому что на Ило в ходу много столовых приборов: иланцы мастера подавать еду и делают это красиво.

Итак, на здешнем блюде для тостов слева направо красовались белые рисовые прямоугольники; за ними светлые пшеничные; затем желтые кукурузно-просяные; потом почти оранжевые хлебцы, в составе которых кукуруза и местное саго; дальше шли мои любимые серые тосты. Мой вкус определял их как гречневые или испеченные из того, что похоже на гречу. И в конце ряда выстроились темно-коричневые, почти черные, грубоватые, но сытные ржаные тосты – «настоящие», так называл их я, уважая за простой и традиционный вкус ржаного хлеба. Сверху каждый тост украшал нарядный уголок из бумаги: местный этикет предписывает держать хлебец за этот уголок.

Тосты были хрустящие все как один, сильно ноздреватые, манившие ароматом только что приготовленного хлеба.

Я заранее готовился «прочитать» от корки до корки темно-серую гречневую часть «библиотеки» и закончить завтрак парочкой пшеничных «брошюр», а пока столик, элегантно вырастив из своих недр гибкую конечность, наполнил чашку местным кофе, бодрящим, но горьким. Пить его полагалось, разбавив соком селлозии – молочного дерева. Я же, не в силах привыкнуть к горькому вкусу иланского кофе, потребовал добавить в чашку тростниковый сироп, как делал это у себя дома.