Книга «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

В общем, по-видимому, Николай Лаврентьевич живет в своей деревне вне пространства и времени[1585].

* * *

10 декабря 1951 г.

Вечернее собрание[1586] в Mutualité меня поразило многолюдством: зал был полон. Во всяком случае, все — русские; французов не было. Но были ли все советские, не уверен, так как встретил нашего сапожника Соловьева с женой. Известных мне лиц не было, кроме Гелеловича и Бриллианта.

Положение Гелеловича — трудное: из CNRS выгнали. Institut Pasteur платит ему 30 тыс. франков в месяц, но это очень неустойчиво и в принципе подлежит возобновлению каждые шесть месяцев. А он превратился в семейного человека, и здесь тройная драма: жена больна, не разделяет его взглядов и деспотически хочет навязать ему свои, и это настолько, что на вчерашнее собрание Гелелович пошел после домашнего скандала. Он имел приглашение в Канаду на 4200 долларов в год, но когда там узнали, какой у него паспорт, то потребовали разрыва с советским государством.

Собрание было назначено на 8 часов, а началось в 8 часов 40 минут: значит, наше русское головотяпство продолжается. Сначала говорил Павлов — неплохо, но примитивно: агитка. Во всяком случае, он был гораздо лучше консула, который бездарно поднес пережеванную им советскую конституцию. Потом некто Каменко-Александровский (не знаю, кто это такой; вероятно, из раскаявшихся белоэмигрантов) прочел два длинных и бессвязных текста для посылки Сталину и Вышинскому. Конечно, они не прочтут этих писем, но все-таки литературную работу можно было выполнить лучше. Затем последовала часть неофициальная — три фильма…[1587]

* * *

19 декабря 1951 г.

В автобусе встретился с Fréchet, который говорил со мной с большой сердечностью. На rue de Rivoli — нечто невероятное, как и в Hôtel de Ville, и я постарался выбраться оттуда возможно скорее, ничего не купив. Думаю, что и ты постаралась бы сделать то же самое, хотя магазинную суету переносила гораздо лучше, чем я. Обратно пошел пешком: погода была очень приятная. И опять всюду мы были вместе: даже там, где вместе никогда не были, например — в Hôtel-Dieu, где ты лежала больная, когда я сидел в Compiègne. Я прошел мимо и смотрел в окна и старался представить себе твои ощущения. Ведь этому уже десять лет, а у меня так все живо в памяти, и мои тогдашние слезы (они были) сливаются с нынешними. Помню, как я сидел за маленьким столиком в нашей камере, по соседству Левушка играл с Филоненко в шахматы, и писал свой мемуар, но душа была полна тревогой за тебя, хотя я еще ничего не знал. И, в конце концов, слезы стали капать, но я старался во что бы то ни стало превозмочь их и делал усилия, чтобы писать, но рука производила каракули. Не знаю, заметили ли что-нибудь Левушка и Филоненко[1588].

* * *

22 декабря 1951 г.

После завтрака пришел Пренан, очень милый и сердечный, сел в кресло, и я увидел, что он, как и я, полон воспоминаниями о счастье прежних лет. Мы с ним обменялись подарками — иллюстрированными альбомами: я подарил ему альбом Vercors о событиях нашей эпохи, а он мне — альбом Jacques Prévert «Des bêtes»[1589] с чудесными фотографиями животных и нелепыми стихами под Маяковского. Альбом доставил бы тебе большое удовольствие, и мы стали бы подыскивать сходства…

Завтра Пренан уезжает с женой в Лион к Jeannette, которая преподает там в лицее, равно как и ее муж. Третье поколение чувствует себя нормально, и третий номер прекрасно обходится пока без второй почки[1590]. Потом мы с ним заговорили о фильме, который я видел, о реке, которая течет, и оба заплакали. Он ушел, а я вдруг услышал твой родной голос. Это называется «гипнологическая галлюцинация», для меня — крайне редкая вещь, и сейчас — острая боль и острая радость[1591].

* * *

6 января 1952 г.

Утром поехал в Garches к Ивану Ивановичу. На станции он ждал меня с автомобилем, но домой повез не сразу. У него было дело к Hermers[1592], и мы поехали в Sevres.

Я не видал Hermers десять лет — со времени нашей последней встречи Нового года у Ивана Ивановича. Он очень раздобрел, постарел. Живет на собственной шикарной вилле, окруженной садом и населенной внуками и собаками. У него многочисленные интересы: agence de voyages[1593], представительства американских и немецких машиностроительных заводов. В его беседе с Иваном Ивановичем я был лицом без речей, но с ушами и глазами, потому что этим путем узнаешь любопытные вещи, как, например, о росте немецкого делового влияния и вытеснении доллара немецкой маркой. Курьезно и забавно, но тревожно.

От Hermers мы вернулись в Garches. Ассия отсутствовала: она уехала по семейным делам в Лион, оставив заботу о детях мужу и прислуге, и я мог отметить сейчас же полную неприспособленность Ивана Ивановича к этому делу. Дети шумят, особенно — твои любимцы: младшие, Мишка и Дениска. Иван Иванович нервничает и кричит на них, угрожая страшными вещами, вроде шлепков, и не осуществляя своих угроз; отсюда — потеря авторитета. Детская черта: Иван Иванович сказал Дениске с целью его урезонить, что при матери не надо шуметь, что она больна и может умереть. Ответ был: «А у нас в школе есть мальчик, мама которого умерла, и ничего: папа обзавелся новой, которая не хуже старой». Эта детская черствость — очень частое явление; она не означает плохую натуру, но требует усиленного воспитательного влияния.

После завтрака мы с Иваном Ивановичем прошлись в лес Св. Кукуфы, и он вспомнил, как весной, много лет тому назад, мы с тобой прогуливались там и искали цветы. И сегодняшний день очень походил на весенний, но весны не было ни во мне, ни в нем: он отдает себе отчет в серьезности состояния здоровья Ассии[1594].

* * *

14 января 1952 г.

После завтрака смотрел фильм «Адмирал Нахимов»[1595]. Не могу сказать, чтобы он мне очень понравился. Поставлено хорошо, сыграно хорошо, но ура-патриотическая тема меня не прельщает ни в малой мере. Я понимаю, что после этой войны прославлять все русское так же естественно, как в первые годы революции было естественным исключать отовсюду всякое упоминание о русском и о России. Как в свое время я возражал против тех тенденций, так и сейчас нахожу преувеличенным и даже опасным это возрождение национализма.