Книга «Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - Владимир Костицын

* * *

19 октября 1951 г.

Только что узнал о смерти академика Лейбензона. Еще одна законченная страница и одним хорошим человеком меньше. Я с ним встретился довольно курьезным образом.

Это было очень давно, почти пятьдесят лет тому назад, в 1902 году, осенью. Я был студентом-первокурсником, но два года самостоятельных занятий высшей математикой дали мне значительную подготовку и возможность критически отнестись к читаемым курсам. Критика относилась не к профессии: я был заранее полон восхищения перед Московским университетом и его деятелями. И сейчас, через полвека, могу сказать, что мои тогдашние учителя ни в чем не были ниже того среднего уровня, с которым я встретился впоследствии в иностранных университетах. Но курсы их и программы были весьма элементарны и меня не удовлетворяли: я хотел большего. И вот на стенах коридора вижу объявление: продаются курсы анализа Jordan, Picard[1578] и другие математические книги, все — на французском языке. Я подсчитал свои ресурсы и немедленно отправился.

Вхожу в указанную комнату каких-то номеров около Варварских ворот, где меня встречает молодой человек маленького роста с черной бородкой и растрепанной шевелюрой: Лейбензон. Я сразу вижу, что это — не торговец, не спекулянт, и задаю ему вопрос:

Я: Как можете вы расставаться с такими книгами?

Он, смеясь: Сразу видно первокурсника. Позвольте поделиться с вами данными из моей биографии. Год тому назад я окончил наш факультет и был оставлен при университете по чистой математике. И на меня напало раздумье: мне стало душно, меня манила и манила живая жизнь. Я бросил все и вот — снова студент, на этот раз — в Высшем техническом училище.

Я: Что же, вас привлекает карьера инженера?

Он: А хотя бы и так? Но скажу вам правду. Я хочу найти применение в технике для моих теоретических знаний. Может быть, я вернусь в университет, но обогащенный всем тем, что даст мне техническая школа. И не относитесь к технике с презрением. Знаете ли вы, что графическая статика — чистая поэзия? Недаром великий Максвелл отдал ей столько творческих усилий.

Я не знал этого. Затем мы перешли к книгам. Он задал несколько математических вопросов, чтобы определить мою подготовку, и сказал: «Я бы советовал вам приобрести и Жордана, и Пикара. Пикар имеет больше блеска и педагогического таланта, но он — классик, а мы все-таки вышли из той эпохи. Жордан более современен и более труден. А вы, как, боитесь трудностей?» Я, конечно, ответил, что — нет. Очень хотелось взять оба курса, но мои ресурсы позволяли мне только один. Я сказал ему это; он ответил, что в таком случае рекомендует Жордана, и предложил свои услуги, если встречу какие-нибудь затруднения. Я, конечно, поблагодарил и унес Жордана… В моей жизни настала эпоха, о которой мой остроумный и сумасшедший товарищ Г[1579]. говорил: «Христианин купается в Иордане, а Костицын — в Жордане».

В 1920 году я снова встретился с Лейбензоном, который преподавал теоретическую механику в Горной академии, но мечтой его была профессура в университете. Осенью он пришел ко мне как к помощнику декана разговаривать о своей кандидатуре. Мы без труда узнали друг друга и, начиная с этого момента, часто встречались. Я узнал его ближе и оценил в нем, в сущности, все — и характер с бескорыстным служением науке, и скромность, и огромную работоспособность, и большой талант. Я очень счастлив, что смог помочь ему в исполнении его желания.

Последний раз мы встретились в 1928 году в Нефтяном институте; там он оборудовал экспериментальную шахту, чтобы изучать физические и механические проблемы в связи с прохождением жидкостей, в том числе и нефти, через сыпучие полупроницаемые и малопроницаемые слои. Работы его великолепны, но совершенно неизвестны тут[1580].

* * *

8 ноября 1951 г.

Утром сходил к Каплану. Об этом не стоило бы говорить — обычная вещь. Но он показал мне дружеское письмо от… Финисова. Этот инженер путей сообщения, бывший с нами в лагере и показавший себя агрессивным германофилом и доносчиком, является «профессором» математики в белоэмигрантском техническом институте и даже «деканом». В письме под подписью стоит «officier de l’Académie»[1581]. Итак, он, предавший союзников, свою родину и Францию — в чести у французского правительства. Честь не особенно большая: солидные люди этим титулом не хвастаются. Ссылаясь на «лагерную дружбу», он просит о чем-то Каплана. А Каплан как будто не очень собирается его просьбу исполнять[1582].

* * *

18 ноября 1951 г.

С большим любопытством я, вместе с Иваном Ивановичем и его семьей, смотрел сеанс télévision. Аппарат у них сейчас на 819 линий, дикторша видна и слышна очень хорошо; actualités в общем удовлетворительны, но передача фильмов совершенно недостаточна: очень часты всплывания, неясности, путаницы; удовольствия этот сеанс не доставляет и заменить даже плохой кинематограф не может. Фильм «Nuit phantastique»[1583] — как раз не из удачных, и, когда он кончился, все мы сознались, что ничего не поняли. А между тем актеры играли хорошо: всех их знаю и на настоящем экране смотрю с удовольствием. Я совершенно неспособен сказать, в чем же было дело…[1584]

* * *

5 декабря 1951 г.

Итак, Голеевский пришел ко мне в первый раз за много лет. Он не был у нас с тех пор, как ты на него рассердилась, за дело. Как и другие, входя к нам, он испытал тягостное и вполне понятное чувство. Просидел три часа, и мы болтали, переходя от темы к теме без особенной логики. Все-таки у него запутанная голова, и он так и не понимает, что же такое социализм, который для него — крушение индивидуальности. Когда я говорю ему, что уже сейчас в СССР это неправильно, он не верит. В общем, он судит по консульским и посольским чиновникам: ну, а это — критерий неподходящий. В деревне у него сейчас неуютно: дочь, архитектор по специальности, задумала перестраивать дом, и все — не на месте; двери еще не поставлены, окна полуразрушены и не закончены, всюду — холод, пыль и грязь.

Оказывается, в масонской организации Голеевского заменил потомок Екатерины — граф Бобринский. Помню его по лагерю… Это был скромный и симпатичный человек, патриот. Он работает в каком-то предприятии, производящем радиевые препараты для лечебных целей, а по специальности — юрист. В нашем лагерном университете захотел прочитать лекцию о радиоактивности. Мы предоставили ему эту возможность. Лекция была совершенно грамотной, но физико-химическая сторона дела не затрагивалась; он рассказывал исключительно о медицинских применениях, очень толково и очень конкретно, даже с цифрами, которые слушателям были совершенно бесполезны: так сказать, гарантия подлинности.