Книга Маленький Йоханнес - Фредерик Ван Эден

Йоханнес услышал привычный скрип отворяющейся двери и вдохнул запах своего дома, где так дорог ему был каждый уголок. К сердцу подкатило щемящее чувство утраченного покоя. Все в этом доме было частью его жизни, его одинокой мечтательной детской жизни. Не так давно он, как с живыми, общался с предметами домашней обстановки, жил с ними в своей вымышленной вселенной, никого туда не впуская. Сейчас же он ощутил себя покойником, отрезанным от родимого дома с лабиринтом коридоров и комнат. И понимал, что утрата эта безвозвратна. Ему стало так грустно, как бывает грустно человеку на кладбище.

Хоть бы Престо выпрыгнул ему навстречу! Но Престо, скорее всего, уже умер.

А где же отец?

Йоханнес обернулся на озаренный солнцем сад, где у распахнутой двери в полный рост стояла фигура старухи, той, которая всю дорогу невидимо шла за ними по пятам. По мере приближения к дому она разрасталась, а переступив порог, огромной тенью, обдающей холодом, заполнила собой коридор. И в этот момент Йоханнес ее узнал.

В доме стояла гробовая тишина. Они молча поднимались по лестнице. Йоханнес помнил, что одна из ступенек прежде всегда скрипела. И впрямь, ее трехкратный скрипучий звук как будто вторил сейчас страдальческим вздохам, а при четвертом шаге ступенька приглушенно всхлипнула.

Наверху раздавался хриплый стон, тихий и мерный, как монотонное тиканье часов. Его тягостный, болезненный отзвук бередил душу.

Дверь в детскую была открыта. Йоханнес втихаря заглянул внутрь. Причудливые цветочные фигуры на обоях смотрели отсутствующим взглядом. Настенные часы остановились.

Они вошли в комнату, откуда доносился стон. Это была спальня отца. Солнце весело играло на опущенном зеленом пологе. Кот Симон сидел на подоконнике и наслаждался теплом. Воздух был пропитан запахом вина и камфоры.

Слышались шепот и осторожные шаги. Подняли зеленый полог.

Перед Йоханнесом возникло лицо отца, которое он так часто видел в последнее время. Оно преобразилось до неузнаваемости. Застывшее страдание вместо ласково-серьезного выражения. Землистого цвета, с желтушными подтеками. Из-под полусомкнутых век виднелись белки глаз, в приоткрытом рту желтели зубы. Голова утопала в подушках, чуть приподнимаясь и вновь заваливаясь набок при каждом стоне, который резкими, короткими толчками вырывался из груди.

Йоханнес, как парализованный, стоял у кровати, приковав взгляд к родному лицу. Было невозможно собраться с мыслями, пошевельнуться, сделать шаг и обхватить старческие бледные руки, безвольно покоящиеся на белых простынях.

Все вокруг почернело – солнце и светлая комната, зелень деревьев и голубое небо; все прошлое Йоханнеса затянулось черно-свинцовой кулисой, за толщей которой – беспросветность. И в этой ночи Йоханнес видел перед собой лишь мертвенно-бледное лицо. Лицо, искаженное болью, донельзя исхудалое, мученически дергающееся в подушках.

В какой-то момент стенания прекратились, глаза открылись и принялись лихорадочно что-то искать, в то время как губы пытались что-то сказать.

– Здравствуй, папа! – прошептал Йоханнес и, вздрогнув, будто его дернуло током, уставился в рыщущие по комнате глаза.

Тусклый взгляд на мгновение задержался на нем, и бесцветные губы тронула едва заметная улыбка. Скрюченная худая рука оторвалась от простыни и неуверенно дернулась в сторону Йоханнеса, но тут же безжизненно упала.

– Только не устраивай сцен! – прошипел Изыскатель.

– Отойди, Йоханнес, – сказал доктор Цифра. – Посмотрим, что можно сделать.

Доктор начал обследовать больного, и Йоханнес отошел от кровати к окну. Он смотрел на залитую солнечным светом траву и ясное небо, на раскидистый каштан, облепленный жирными синими мухами, поблескивающими на солнце. Стоны возобновились с той же частотой, что и раньше.

В заросшем травой саду прыгал черный дрозд, крупные красные и черные бабочки порхали над цветами, с деревьев доносилось вкрадчивое воркование лесных голубей.

Стон в комнате не прекращался. Йоханнесу ничего не оставалось, как слушать эти повторяющиеся, неотвратимые звуки, напоминающие ритмично падающие капли, способные свести с ума. В промежутках Йоханнес затаивал дыхание, но всякий раз стоны возвращались рефреном, словно леденящие душу шаги приближающейся смерти. А за окном разливалось благодатное тепло. Природа блаженствовала. Травинки подрагивали на ветру, листья радостно шелестели, высоко над деревьями в густой синеве парила одинокая цапля, лениво взмахивая крыльями.

Йоханнес ничего не понимал. Его огорошенная душа металась в потемках. «Как все это может умещаться в моем сердце?! – изнывал он. – Неужели это я, Йоханнес? И это мой отец? Отец Йоханнеса?»

Казалось, что он думает о чужом человеке. И все происходящее – всего лишь подслушанная им история. Про Йоханнеса, его дом и отца, которого он покинул и который сейчас находится при смерти. И вправду печальная история, крайне печальная. Но Йоханнеса она не касалась.

И все-таки, и все-таки… История была про него! Йоханнеса!

– Ничего не понимаю, – сказал доктор Цифра, выпрямляясь, – загадочный случай.

– Не хочешь взглянуть, Йоханнес? – спросил Изыскатель. – Весьма интересный случай.

Даже доктор не может разобраться.

– Оставь меня, – сказал Йоханнес. – Я не в состоянии думать.

Но Изыскатель, встав за спиной, по своей излюбленной привычке принялся назойливо шипеть ему в ухо:

– Не в состоянии думать? Ошибаешься. Ты должен думать! Можешь сколько влезет пялиться на небо – это тебе не поможет. Вьюнок не прилетит. А этот немощный человек все равно умрет. Ты сам в этом убедился. Как ты считаешь, чем он болен?

– Не знаю! Не хочу знать!

Йоханнес умолк и прислушался к стонам, звучащим жалобно и укоризненно. Доктор Цифра делал заметки в своем блокноте. Над изголовьем кровати нависла темная фигура их преследовательницы. Чуть склонив голову на грудь и протянув длинную руку к больному, впалыми глазницами она уставилась на часы.

Желчное шипение по-прежнему клокотало в ухе.

– Отчего же ты так грустишь, Йоханнес? – злобно шептал Изыскатель. – Ты получил то, чего желал. Вон там твои дюны и деревья в солнечных лучах, вон порхают бабочки и поют птицы. Чего тебе еще недостает? Ты ждешь Вьюнка? Если он существует, то он где-то здесь. Но почему он тогда не объявляется? Может, он боится нашей угрюмой старухи у изголовья кровати? Так она испокон веку при нас.

Пойми, Йоханнес, что Вьюнок – это лишь плод твоей фантазии! Слышишь эти стоны? Они стихают. И скоро совсем прекратятся. Ну и что? Знаешь, сколько таких вот стонущих страдальцев ушло в мир иной? В том числе и тогда, когда ты беззаботно резвился в своих дюнах среди шиповников. Почему же сейчас ты так расчувствовался? Почему не мчишься в дюны, как прежде? Смотри, там все цветет и благоухает, как ни в чем не бывало. Почему ты не ликуешь вместе с ними, не живешь такой же беспечной жизнью?