Книга Эйфория - Лили Кинг

– Надо будет как-нибудь навестить моту, – задумчиво проговорила она, убирая блокнот и, похоже, нимало не смущаясь тем, как закончилась беседа. – Не знала, что у Йорбы есть дочь.

– Она ведь не может быть ее ребенком.

– Удивительно, да? У меня такое же ощущение.

– Вероятно, они не различают слов родства, как и киона. Любую близкую женщину можно назвать дочерью – племянницу, внучку, подругу.

– Это и в самом деле ее дочь. Я спросила.

– Вы спросили, является ли она ей дочерью по крови? – Даже слова настоящий или кровное родство не всегда имели для них то же значение, что и для нас.

– Я спросила Йорбу, вышла ли Ири из ее вагины.

– Не может быть, – после паузы выдохнул я. Никогда в жизни не слышал, чтобы слово вагина произносили вслух, а уж тем более женщина в моем присутствии.

– Именно так. Основные слова, которые я всегда учу в первый же день, это мать, отец, сын, дочь и вагина. Очень полезно. Это единственный способ быть уверенной в информации.

Она продолжила путь, мы свернули на узкую тропинку, и она поворошила палкой в зарослях, скорее разозлив змей, на мой взгляд, чем распугав их. Пробираясь через кусты, я старался стать как можно незаметнее.

Мы вышли на небольшую поляну, последний кусочек голой земли на границе джунглей. Фен сидел на пне, наблюдая, как мужчины обмазывают новое каноэ соком водорослей. Никаких тебе блокнотов, сидит, поджав ноги, скручивая и раскручивая стебель слоновой травы. Первыми нас заметили мужчины, что-то сказали Фену, он c трудом поднялся и, спотыкаясь, бросился к нам.

– Бэнксон. – Он отрастил пышную черную бороду. Обнял меня, как тогда, в Ангораме. – Ну наконец-то, дружище. Что с вами случилось?

– Простите, что явился без предупреждения.

– У дворецкого все равно выходной. Вы только прибыли?

– Да, – встряла Нелл. – Бани готовит роскошный ланч. И мы пошли звать тебя.

– Это что-то новенькое. – Он обернулся ко мне: – Где вы пропадали? Обещали же вернуться через неделю.

Разве?

– Думал, надо дать вам время устроиться. Я не хотел…

– Слушайте, это мы влезли на вашу территорию, Бэнксон, а не наоборот.

Эта чушь про принадлежащий мне Сепик взбесила меня.

– Мы должны положить этому конец прямо сейчас, раз и навсегда. – Прозвучало грубее и резче, чем я намеревался, но я не сумел справиться с голосом. – У меня не больше прав на киона, на там, на реку Сепик, чем у любого другого антрополога или просто человека на земле. Я не оформляю подписку на отрезание кусочков первобытного мира и рассылку его людям, которые впоследствии могут владеть им, и только они, и никто больше. Биолог ведь не предъявляет претензий на растение или вид животных. Если вы вдруг не заметили, я отчаянно одинок здесь вот уже двадцать семь месяцев. И я не хотел сторониться вас. Но, прибыв сюда, я почувствовал, что моя роль исчерпана, что вам ни к чему, чтобы я шастал в окрестностях. Некоторые племена может смущать мой рост. И я вообще неудачник, мне катастрофически не везет в поле. Я даже не сумел толком покончить с собой. Я держался подальше сколько мог, и только сейчас понимаю, что с моей стороны было невежливо не появиться раньше. Простите меня.

В этот момент все вокруг внезапно полыхнуло искрами, глаза пронзила резкая боль.

Мир померк, но я устоял на ногах.

– Со мной все в полном порядке, – сказал я. А потом, как мне позже рассказали, рухнул на землю, словно хлопковое дерево.

12

21/2 Бэнксон вернулся, а потом грохнулся в обморок на женской половине деревни, а сейчас лежит в нашей постели, весь в жару. Мы обтираем его водой, обмахиваем пальмовыми листьями, пока руки не начинают ныть. Он трясется & дрожит & иногда швыряет веер через всю комнату. Нигде не могу найти термометр, но температура, похоже, очень высокая – или это просто кажется из-за его европейской кожи. Без рубашки он весь горит, но при этом в мурашках. Соски как у маленького мальчика после холодной воды, две крошечные твердые бусины на длинном торсе. Он спит & спит, а когда открывает глаза, я надеюсь, что он в полном сознании, но нет. Бормочет что-то на киона, а иногда произносит целые фразы по-французски. С хорошим произношением. Фен ворчит, что вот, мол, Бэнксон избегал нас все эти недели, а потом заявился больным, не хотел якобы мешать нам, а теперь валяется с лихорадкой в нашей постели. Но в его ворчании я вижу тревогу. Резкие слова, сердитые взгляды – это сочувствие, не гнев. Болезнь его пугает. В конце концов, он потерял мать из-за болезни. Сейчас, с этой точки зрения, я вижу, что всякий раз, когда Фен грозно нависал над кроватью, браня меня, донимая требованиями встать и заняться делами, это была не ярость, а страх. Он не считает меня слабой. Просто боится, что я могу умереть. Я убеждаю его, что лихорадка Б утихнет через день-другой, а он перечисляет всех тех, белых & туземцев, кого мы знали лично или о ком слышали, кто умер от приступа малярии. Отправила его с Бани за водой. Б почти не пьет. Боится чашки. Отбивается от нее, как и от веера. Знаю, что он побаивается своей матери, поэтому несколько минут назад приподняла его голову и, старательно имитируя британский акцент, командирским голосом произнесла: “Эндрю, это твоя мама. Выпей воды”, – и втиснула край чашки ему между губами, и он выпил.

23/2 Лихорадка не унимается. Мы перепробовали все средства. Малун приносит отвары & настойки. Она показывает, из каких трав они изготовлены, но мне эти травы незнакомы. Бэнксон, наверное, сумел бы их опознать. Но я доверяю Малун. Мне сразу становится спокойнее, когда она входит. Она держит меня за руку и кормит распаренными стеблями лилии – знает, что я их люблю. Раньше у меня никогда не бывало в поле друзей, по-матерински заботящихся обо мне. По чести сказать, во всех своих отношениях именно я играла роль матери. Даже с Хелен. Сегодня Малун привела знахаря Гуната, который разложил амулеты – кусочки листьев и веток – по углам дома, гнусаво мыча какой-то напев. Громкая Гугнивая Песнь Мучения, определил Фен. Если уж это вас не прикончит, вам все нипочем. Гунат заявил, что москитные сетки задерживают злых духов, но Фен вытолкал его за дверь прежде, чем тот начал срывать сетки.

Мне не удается влить в Б больше двух ложек бульона, принесенного Малун. У Фена тоже не получается. Но он настойчив. Не сбежал в очередную экспедицию. Торчит здесь, настаивая, что мне нужно продолжать свои полуденные обходы, перестилает постель Б, меняет влажные повязки на его лбу, высаживает на горшок (в роли ночной вазы – большая тыква-горлянка). Забота и уход сглаживают мои сомнения и укрепляют уверенность, что он будет хорошим отцом, – если этот день когда-нибудь настанет.

24/2 В лодке у Б Фен нашел навигационную карту киона. Любопытная штука, скрещение тонких бамбуковых щепок, к которым в определенных местах прикреплены маленькие раковины. Держа карту перед глазами, нужно совместить ракушки со звездами на ночном небе, чтобы определить свое положение. Изумительный прибор. Никогда ничего подобного не видела. Вот замечательно было бы нам втроем уплыть ночью на каноэ подальше и заблудиться, а потом по этой карте найти путь обратно.