Книга Ясновидящая, или Эта ужасная `улица` - Юрий Сотник

— Ну, что ж мы стоим? Присядем! — только и сказала она, когда деда Ига кончил «докладывать обстановку».

Отец и дочь сели на диван. Шурик тоже уселся поглубже в кресло, выставив перед собой ноги в пыльных сандалиях. Он приготовился слушать интересный и долгий разговор. Он не подозревал, что мама в это время раздумывает: а не выпроводить ли сыночка в другую комнату? Но, решив, что в этом пока нет нужды, она обратилась к дочке, которая медленно прохаживалась перед ней.

— Значит, ты не хочешь быть белой вороной среди этих типов?

Оля промолчала, только плечами дернула: к чему повторять то, о чем уже сказано?!

— Иными словами, ты боишься оставаться в их глазах самой собой? — продолжала Кира Игнатьевна. Она знала, чем уязвить свою дочь.

Оля опять промолчала.

— Похоже, ты просто струсила перед ними, — заметила ее мама.

— Ничего не струсила, — буркнула Оля, и тут в разговор вступил дедушка.

— Ты, Кируша, не совсем поняла, — заговорил он мягко. — Да и Оля, на мой взгляд, плохо разбирается сама в себе. Я абсолютно уверен, что она ошибается, утверждая, что не хочет быть белой вороной среди местной молодежи. Наоборот, она очень этого хочет, она лишь к этому и стремится. — Игнатий Игнатьевич помолчал, с удовольствием убедился, что дочь и внучка смотрят на него удивленно, и продолжал развивать свою мысль: — Вот давайте проанализируем: что такое белая ворона? Это символ некой особи, которая резко выделяется на фоне окружающих. У себя в школе наша белая ворона привлекала к себе всеобщее внимание выходками смелыми, порой даже наглыми, на которые далеко не каждый решится, особенно если говорить о прекрасном поле. Теперь наша Оля попала в компанию, где мордобой и даже пьянка — явление обычное. Как же нашей Оле сохранить и в этой обстановке свой статус белой вороны? Для этого существуют два пути. Первый — это стать такой тихоней, такой скромницей, такой пай-девочкой, у которой вот-вот появятся крылышки за плечами. Однако подобный путь Оле не по нутру, и я ее в какой-то мере понимаю: пай-девочки в наше время успехом не пользуются. Остается второй путь: переплюнуть своей лихостью всю компанию. И Оля этим путем пошла. — Деда Ига обратился к внучке: — Скажи, мне, Оля, во время шествия с участковым все вели себя довольно скромно?

— Спокойно, во всяком случае, — ответила Оля.

— И одна лишь ты осмелилась выхватить у кого-то бутылку и демонстративно пить из нее на глазах у сотрудника милиции?

— Н-ну... Выходит, что так.

Игнатий Игнатьевич потер ладонями колени. Ему было приятно продемонстрировать дочери и внучке, какой он хороший психолог.

— Вот-вот, вот-вот! — сказал он улыбаясь и, повернувшись всем корпусом к Оле, поднял палец. — А теперь скажи нам, пожалуйста, что заставило тебя совершить столь дерзкий поступок? Может быть, какое-то непреодолимое желание ощутить вкус дрянного вина? Или такое же непреодолимое влечение просто к алкоголю, как у закоренелых пьяниц? А?

— Деда Ига! — Оля раздраженно повысила голос. — Я, кажется, сказала, что мне, ну... не хотелось быть хуже других.

Игнатий Игнатьевич поднял указательный палец.

— Нет, Лелюшка, тебе не этого хотелось, тебе хотелось быть ЛУЧШЕ других, в том смысле, как эти «другие» понимают слово «лучше».

Оля промолчала. Самодовольный тон дедушки все больше раздражал ее. Дедушка ведь не догадывался, что ей было наплевать на мнение «других» вроде Нюры или Феди и, тем более, Мишки Огурцова, что она хотела поразить воображение лишь одного: загадочного и романтичного Алексея Тараскина. Но Оле, разумеется, не хотелось докладывать об этом старшим.

— Хорошо, папа, — тоже с оттенком раздражения сказала Кира Игнатьевна. — Возможно, что ты прав. Ну а что из этого следует?

— Следует? — переспросил Игнатий Игнатьевич немного растерянно. Он понял, что слишком увлекся психологическим анализом, а о практических выводах не подумал.

Кира Игнатьевна продолжала:

— Допустим, Ольга решила перещеголять этих подонков во всех безобразиях. Ну а если кто-нибудь из них на преступление настоящее пойдет, Лелька и тут должна быть впереди?

Игнатий Игнатьевич совсем смутился.

— Видишь ли, Кируша... Я все-таки полагаю, что чисто генетически... Оля — натура такая здоровая, что она сможет противостоять... что у нее хватит чувства меры, чтобы...

Тут сдержанная Кира Игнатьевна вдруг вскочила.

— Папа! — почти закричала она. — Оставь ты в покое генетику и... и прекрати свои глубокомысленные словоизвержения. Я знаю одно: Лелька попала в компанию, где, как видно, все дозволено, и мне теперь хочется знать: если кто-нибудь из них возьмется за нож, моя дочь и тут захочет быть впереди?

Игнатий Игнатьевич встал, слегка одернул полы старенького пиджака, который носил только дома. Теперь он был невозмутим и холоден, как при участковом.

— Кира, я не привык к тому, чтобы со мной разговаривали подобным тоном. Извини меня! — И он, прямой, бесстрастный, неторопливо вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

Ни Оля, ни ее мама не проявили особого беспокойства по поводу его ухода. Обе привыкли к тому, что деда Ига часто выражает свою обиду на дочь подобным образом, и обе знали, что его обиды длятся недолго.

— Между прочим, здесь уже есть один такой, — вдруг послышался голос Шурика. — Он одну девчонку ножом...

Только тут Киру Игнатьевну возмутило, что ее сын находится в комнате.

— А ты как сюда попал? А ну-ка, марш! И не вмешиваться у меня в разговоры старших!

Мать и дочь остались одни. Поговорив с дочерью, Кира Игнатьевна пришла к такому же заключению, что и Красилин-старший: конечно, выделяться скромностью среди местного хулиганья Оле не надо, но и обращать на себя внимание милиции или взрослых соседей тоже не следует.

Совсем иначе шел разговор на эту же тему в семье Огурцовых. Глава семьи, Спартак Лукьянович, ходил взад-вперед в распахнутой полосатой пижаме, заложив руки за спину, выпятив живот, обтянутый белой майкой.

— Не оправдал ты, Михаил, не оправдал, не оправдал! — бубнил он одно и то же.

Напрасно Миша пытался объяснить отцу, что за народ собрался у них во дворе. Напрасно его мама, Таисия Павловна, толковала, что сын не от хорошей жизни стал хулиганить, что на это его толкает среда. Спартак Лукьянович любил говорить, но совершенно не умел слушать — ни своих подчиненных на работе, ни своих домашних. Он продолжал бубнить:

— Не оправдал ты, Михаил, не оправдал. Я тебя в каком плане воспитывал? В духе, чтобы ты был кто? Примером, так сказать, вперед, так сказать, смотрящим, а ты на поводу пошел у элементов. На поводу!

— Да пойми ты, истукан! — кричала Таисия Павловна. — Пойми, что мальчишка, может, свою жизнь спасает. Ведь разъяснил же он тебе, что его могут пришибить где-нибудь в темноте!

Спартак Лукьянович и ухом на это не повел. Он продолжал свое: