Книга Двенадцать зрителей - Инна Манахова

Как-то он рассказал нам, что самые лучшие исполнители ирландских танцев сдают квалификационные экзамены в двенадцать градаций. Если пройдешь все двенадцать, получишь специальный диплом комиссии по ирландским танцам – это очень круто.

– Ay вас есть такой диплом? – поинтересовалась я.

– Много будешь знать – скоро состаришься! – пропел в ответ наш худрук и загадочно улыбнулся.

Из чего я заключила, что никакого диплома у него пока нет.

Но ирландский степ мне все-таки нравился, и я обучалась ему два года и даже выступала с нашей группой, из которой меня чуть было не выгнали, когда в тринадцать лет я вдруг начала стремительно полнеть. Мое тело претерпевало ужасные трансформации: из маленькой крепкой и коренастой девочки я на глазах превращалась в толстую веснушчатую бабищу с тестообразными руками и ногами. Никакие диеты не помогали, и тогда я впала в глубокую, как океан, меланхолию и совсем перестала есть.

От Насти, которая теперь постоянно бывала у нас дома, я узнала несколько жесточайших и опаснейших способов похудения, к которым нередко прибегают будущие балерины, и на карманные деньги покупала в аптеке фуросемид и активированный уголь, грызла их пачками, а потом целыми днями изводила себя тренировками, а по ночам не могла уснуть, плакала и каждый час вскакивала в темноте и начинала отжиматься от пола.

Наверное, в изменениях растущего организма и увеличении веса не было ничего страшного, но я приняла их близко к сердцу как некий окончательный жизненный поворот, после которого я уж точно никаким чудом не стану балериной. И хотя то первое очарование балетом у меня давно прошло, а желание танцевать в «Лебедином озере» сильно поубавилось после того, как я наслушалась страшных рассказов Насти о жестокости педагогов и насмотрелась на ее изуродованные ступни, малая искорка прежней мечты все еще тихонько тлела где-то в глубине моего сердца, а теперь и она навеки угасла, и я почувствовала себя страшно одинокой, никчемной и никому на свете не нужной.

Возможно, на мое мироощущение повлияли и новые танцы: раньше, когда я занималась хип-хопом, то сама себе казалась центром вселенной, а мое тело было настолько гибким и податливым, что я воображала, будто без труда могу перевоплотиться в кого угодно и обмануть судьбу. Теперь я танцевала ирландский степ и ощущала себя крохотной шестеренкой огромного тикающего механизма, мое тело выше пояса всегда оставалось неподвижным, будто окаменело, а ноги как заведенные отбивали шаги, которые никуда не вели. Как только шестеренка выйдет из строя, ее моментально заменят другой, а сломанную выбросят на помойку и забудут. Оказывается, я не всевластна и никогда не смогу прыгнуть выше собственной головы, а мир создан не для меня, вернее, не только для меня одной.

Но жизнь продолжается, независимо от того, нравится нам это или нет, и после всех моих страданий наконец-то наступил тот момент, когда я поняла, что больше не хочу мучиться и плакать, и если меня решили выгнать из группы, то пусть выгоняют. В тот день я впервые взглянула в зеркало не с ненавистью, а с сочувствием и обнаружила, что вовсе я не толстая, разве что чуть-чуть полноватая, а потом пошла на кухню и впервые за долгое время пожарила себе картошку и съела несколько долек шоколада. А из группы меня так и не выгнали, потому что, как сказал мой педагог: «Где же мы еще найдем другую такую „зажигалочку", как ты?»

К четырнадцати годам я окончательно решила, что стану хореографом, когда вырасту. В школе я училась плохо, перебиваясь с троек на четверки. Не то чтобы науки меня совсем не интересовали – мне, например, очень нравилась история, – но львиная доля времени и сил уходила на танцы, а остальное получалось постольку-поскольку. Папа и мама возмущались, как можно быть такой необразованной невеждой в мои-то годы, да я и сама не понимала, почему я такая бестолковая, ведь умудряется же мой брат Шурик оставаться круглым отличником, уделяя учебе еще меньше времени, чем я.

Меня по-прежнему волновало все, что имеет отношение к искусству. Я могла ночи напролет читать какую-нибудь редкую книгу об актерах немого кино или мемуары известной в прошлом балерины, а по утрам без зазрения совести клевала носом на алгебре или физике. Когда в наш город приезжали на гастроли столичные и зарубежные танцевальные коллективы, я выворачивалась наизнанку, лишь бы достать билет. Читая о гениях прошлого и глядя на выдающихся танцоров современности, я испытывала не только восхищение, но и странное горькое чувство собственной ничтожности. Меня не оставляла в покое мысль, что еще совсем недавно я могла добиться чего-то серьезного и значимого в танцах, а теперь точка невозврата пройдена и ничего яркого и удивительного в моей жизни больше не случится, как ни крути. Пройдет еще лет пять, я окончу школу, возможно, поступлю в местное хореографическое училище на отделение народного танца (на классическое все равно не возьмут), потом сделаюсь руководителем какого-нибудь кружка или ансамбля, и на этом всё…

И тут у нас в школе вдруг объявили кастинг в танцевальную команду для участия в новом телевизионном проекте! Трудно описать мои чувства в тот момент: так, наверное, ощущает себя проигравшийся в пух и прах азартный игрок, неожиданно обнаружив в кармане еще одну – последнюю – купюру. Я, будто на крыльях, летала и совершенно забросила и уроки, и занятия ирландским степом. Вместо этого я репетировала танец, который покажу на пробах, и неотрывно крутилась у зеркала.

В назначенный день мы всей честно́й компанией отправились на кастинг: я, Шурик с Настей и вернувшийся с гастролей Тим. Мальчишки держались так, будто ходят на подобные кастинги ежедневно: им, по большому счету, было наплевать, примут их или нет. Настя тоже казалась равнодушной: она-то была уверена, что ее обязательно возьмут. А я, самая младшая и неумелая из них, места себе не находила от волнения.

Кастинг проводился в два этапа – в субботу и воскресенье – в школьном актовом зале, и когда ранним субботним утром мы примчались в школу, на лестнице уже толпилась огромная очередь. Оглядевшись, я мимоходом заметила в толпе несколько знакомых лиц из школы ирландского степа – они стояли отдельным табунком, а Шурик, Тим и Настя только и успевали здороваться с мигом обступившими их одноклассниками.

Из моего класса вообще никого не было, а Тим, покрутившись среди знакомых и насобирав сплетен, вернулся к нам и огорошил меня новостью, что ребят младше пятнадцати лет якобы не берут и даже не смотрят.

– В их объявлении ничего такого не написано! – возразила я. – Если бы у них были ограничения по возрасту, они бы сразу сказали!

– Зачем же они будут сразу говорить? – наигранно удивился Тим. – А вдруг из серой массы мелюзги удастся откопать какой-нибудь брильянт класса из восьмого? Какую-нибудь рыжую-бесстыжую? – И, хитро подмигнув, дернул меня за рыжий локон.

Я покраснела и отвернулась: вечно Тим дурачится в самый неподходящий момент!

Между тем Шурик и Настя расспросили уже вышедших из актового зала ребят и выяснили, кто сидит в приемной комиссии.

– Всего три человека, – сказал Шурик. – Даня, Ник и какой-то мужик, говорят, известный хореограф.