Книга Малые святцы - Василий Аксёнов

— Да ничего, не затруднит, — говорю. Подступил к гостю, взял у него лист, прошёл к машинке, зарядил её и стал перепечатывать.

В Организацию Объединённых Наций

копии направлены

в Верховный Совет СССР,

в журнал «Гласность»,

в «Федин журнал»,

на радиостанцию «Голос Америки»

Факт, что кроме СССР, Белорусская и Украинская Советские Социалистические Республики имеют свои представительства в ООН, является привычным и исторически устоявшимся. Но с точки зрения Объединённой Оппозиционной партии Союза ССР несправедливость, таким образом, оказывается заложенной в самом устройстве Организации Объединённых Наций, а, значит, сказывается на всей её обширной деятельности.

Недостойность этого положения усугубляется тем, что оно сложилось под влиянием Иосифа Сталина, человека, деятельность которого послужила причиной многих трагедий.

Сейчас трудно что-либо изменить, но подобная несообразность несовместима с той ролью, которую ООН призвана играть в мире, унизительна для Советского Союза, подрывает его и без того сомнительную репутацию, поэтому ООп СССР настаивает на элиминировании представительств БССР и УССР в ООН.

02.08.198… г

Ленинград

Действительный член Координационного центра ООп СССР Феликс Закрутяев

СССР, 190 000, Ленинград, Главпочтамт, до востребования, Закрутяеву Феликсу Валентиновичу.

На тёмный, ещё не просохший, ржавый козырёк подоконника опустилась с карниза пара сизых голубей — самец и самка. Самец — как только неуклюже плюхнулся, скребнув о жесть при этом грязными когтями, так сразу и опух сиренево-зобато, и закланялся туда-сюда, и, мало что негде вроде развернуться, завращался, пританцовывая и воркуя, ничего вокруг себя, кроме подружки, кажется, не замечая, не замечая, может, и её, — ошалел совсем от страсти, бери его голыми руками; самка же — та как приткнулась ладненько, так и застыла, чёрным зрачком в кармином ободке через стекло воззрилась умно на меня.

Отпечатал я документ дважды, посидел, на сизарей, одумываясь, попялился: голубка вскоре улетела, а дружок её — как завертелся в ухажорском плясе, так никак не остановится; после копирки вынул из закладки, листы готовые собрал и понёс их, выбравшись из-за стола, «действительному члену»; а подавал когда, вопрос в глазах у того вычитал: ну, дескать, как, что ты мне скажешь?

— Ну, что, нормально, — говорю. — Только вот аббревиатура… напоминает что-то.

Принял Феликс листы, в папку бережно их всовывает; затем — папку сомкнул, кнопкой щёлкнул — и спрашивает:

— Какая именно?

Опомнился голубь — танцевать и талалакать прекратил — по сторонам оглядывается удивлённо и непонимающе. Смотрю на голубя и отвечаю Феликсу:

— Да «О-О-п».

Нырнул голубь с козырька в глубь двора — пропал из виду.

— А что конкретно? — спрашивает Феликс.

— Палестину, — говорю я. — Ясира Арафата.

— Да?! — гость неподдельно изумился. — Я не подумал, — говорит. И продолжает, несколько помедлив: — Ну… можно будет буквы поменять местами… не существенно… в дальнейшем.

— Да, — говорю я.

Пластинка, уже обратная её сторона, задушевно пропев гимн далёкой и чужой вроде, но щемящей сердце зиме, закончилась, и — автомат управился — диск, поскрипев, как дверь в несмазанных петлях, остановился; однако не иду к проигрывателю — сел на тахту и голову рукой подпёр угрюмо.

— А сколько, — спрашиваю, — членов в этой партии?.. Может, прости, я не корректно?..

— Нет, ничего. Мы — открытая для мира партия. Пока один, — отвечает Феликс. Сказал и смотрит на меня, хоть и искоса, но пристально. Паузу выдержав, добавляет: — Я.

— У-у, — говорю. — Сразу и член, и председатель?

— Нет, — отвечает Феликс. — Без узурпации… Пока вакантна эта должность.

— У-у, — говорю. — У-у, — добавляю. И продолжаю: — Всё же пойду, наверное, поставлю чайник.

— Ну, впрочем, чашку чаю выпить я ещё, пожалуй, и успею, — соглашается гость. И говорит: — Кипяток, чуть-чуть подкрашенный.

И посидели ещё после. Чаю попили да и вдоволь. В благозвучные раги индуса Рави Шанкара повникали, затем — в «Зэ Вэлвэт Андерграунд»; сосед в коридоре и пылесос включал и выключал не раз за это время, заглушил всё же прибор окончательно; и луч закатный, отражённый, охристым тускнеющим пятном по бледно-голубым обоям крался, крался, к окну приблизившись, пропал — сам себя как будто выдавил на улицу; молча всё это переслушали: я — дремал с открытыми глазами, Бодисатва — медитировал.

Но пришла пора и этому: накинул Феликс плащ, застегнул его неторопно на все пуговицы, определил папку под мышку, локтём ещё её прижал, чтобы не выскользнула, мало ли, — не шутки: ценная — документ в ней эпохальный; подался вроде; на пороге вдруг остановился, голову полуобернул назад, словно для вечности фотографируясь, и говорит, глаза скосивши на меня:

— Ну, а вообще… к тому я разговору… не самый глупый, надо отметить, из немцев Готфрид Вильгельм Лейбниц, автор «Монадологии» и «Новых опытов о человеческом разуме», ещё чего-то, сейчас я не припомню, но и не к случаю… уверял когда-то европейцев, что душа, слушая музыку, бессознательно занимается алгеброй. В примере же с Вивальди — чем занимается она, моя по крайней мере, за другие отвечать не стану: чужая — потёмки, не знаю, но — что не алгеброй — так это точно. И при любом раскладе, в организации пространства вместе с ним, с Антонио, впрочем, и с Моцартом, я не хочу участвовать — не интересно… позыва что-то не рождается.

— У-у, — говорю я. И: — Угу, — добавляю. И чуть ли не в самое ухо выдохом своим подталкиваю гостя к выходу. Податлив тот — не упирается.

И коридор без слов прошли — шага четыре там, не больше. И уже с лестничной площадки:

— Чуть не забыл, — говорит Феликс. — Серьёзная музыка водит меня по серьёзным местам, а музыка Вивальди и того же Моцарта оставляет на месте, — сказал так, уголками глаз от меня отцепился. И говорит: — Ну, до свидания… может, до скорого… зайду тут как-нибудь… по делу… если, конечно, можно будет?..

— Да, конечно.

Захлопнул я дверь, стою возле, почти вплотную к ней, к двери, лицом… личиной ли?.. зрачками в тёмное упёрся — отдыхаю; то, думаю, Феликс мне напоминает Совершенного, то — Пифию: наговорит-наговорит мудрёного — ломай после голову над его оракулами; и о себе думаю — думаю, что я, слушая Вивальди, вижу Ялань, вижу её во все времена года, и вроде щели нет для метафизики, а может, думаю, и так: в щель эту, может быть, как раз и вижу… и через думание это чувствую, будто лицо… личину ли?.. намылил я перед приходом гостя, а — заявился тот — смыть не успел, засохло мыло — кожу скукожило, как маску, скроенную из бычьего мочевого пузыря, убоины.

Постоял так ещё сколько-то и отпружинил зрачками от тёмного, из междверья отступил в глубь коридора и застыл — гляжу рассеянно на пылесос, для меня, наверное, оставленный на тумбочке «охотником», и краем уха слышу, как тот, «охотник», там, в своей комнате, будто в зимовье, из которого потягивает затхлостью и никотином, заливается гортанно — «отдыхает перед сменой»; поглядел, послушал, вспомнил, как «охотник» говорил однажды: «Комара, сосед, ты знаешь, дело плёвое: только навёл — и засосало; а вот за мухой-то — за той попрыгаешь… из горловины, сучка, вылетает!» — и подался в ванную. Пустил воду из крана, дождался, когда побежала студёная, и — долго, долго ею охлаждался, после снял с гвоздя полотенце, лицо… личину ли?.. в нём спрятал — и спросил: «Зачем!.. зачем мне, Господи, всё это?»